Свой с чужим лицом
Шрифт:
Отделение абвера эвакуировалось. Видимо, немцы сообразили, что город не удержать. У крыльца симпатичного двухэтажного особняка стоял грузовик с работающим двигателем. Солдаты в длинных шинелях по цепочке передавали в кузов коробки. На крыльце мялись двое в офицерской форме, обменивались резкими фразами. Недалеко от «Опеля» стоял легковой «Фольксваген» с усиленной передней рамой и мощными колесами. Пухлый водитель с короткими ногами ковырялся в капоте, что-то отлаживал. Неисправность была не фатальная, мотор работал. Ноги водителя фактически болтались
Атака была внезапной. Двадцать шесть красноармейцев свалились на врага как снег на голову. Убивать офицеров Шубин строго-настрого запретил, позволил только ранить, если очень захочется. Водитель застрял в капоте «Фольксвагена». Его ноги безжизненно свесились.
Солдаты побросали коробки, схватились за оружие. Красноармейцы расстреляли их в упор, положили всех четверых. Последнее тело катилось с крыльца как полено.
Заметались перепуганные офицеры. Один выхватил из кобуры пистолет, но товарищ схватил его за шкирку, швырнул внутрь здания, прыгнул туда сам. Разлетались стекла в окнах первого этажа. Захлопнулась входная дверь, пули молотили по ней, выбивали щепки.
– В офицеров не стрелять! – выкрикнул Шубин.
Он не раз уже предупреждал бойцов об этом, но повторение – мать учения.
Красноармейцы прекратили огонь, разбегались по пустырю.
– Отделение, в обход! Заблокировать окна и запасной выход! Пулеметы напротив крыльца и к двери черного хода! – приказал командир взвода.
Восемь человек пустились в обход здания и сразу же пресекли попытку немцев к бегству. Застрочил «дегтярь», зазвенели стекла. К западной стороне особняка примыкал дворик, опоясанный сплошным металлическим забором.
В ограде выделялись ворота. Они были заперты, что тут же проверил боец, подбежавший к ним. Со второго этажа простучала очередь. Он прижался к воротам, потом припустил к ближайшему кустарнику. Ноги у парня были длинные, пули его не догнали.
Красноармеец Шагалов перебежал через пустырь, неловко забросил автомат за спину, рванул застежку подсумка. Первая граната полетела под колеса «Фольксвагена». Машина подпрыгнула, окуталась смрадным дымом. Свалился с капота мертвый водитель, щекастый, с носом-пуговкой. Вторую гранату Шагалов закатил под грузовик. Машина осталась на колесах, но осколки повредили рессору, пробили днище кабины, на землю потекла бурая маслянистая жидкость. Шагалов злорадно засмеялся.
В окне нарисовался немецкий солдат. Он выбил стекло прикладом, вскинул карабин и произвел два выстрела. Пальнуть трижды он не сумел. Пуля попала ему в голову, отбросила в глубину помещения.
Шагалов как-то вздрогнул, руки его безжизненно повисли. Он рухнул на колени. Злорадная улыбка сползла с губ. Боец упал лицом в землю.
Взбешенные красноармейцы открыли огонь по зданию, разбивали уцелевшие стекла, крошили деревянные наличники. Превратился в решето металлический забор, опоясывающий дворик.
– Всем отойти! – прокричал Шубин. – Занять позиции. В здание не лезть!
Люди выполнили приказ.
Пробежал по пустырю замешкавшийся боец. Простучала очередь, и он покатился с простреленной ногой.
Шубин скрипнул зубами. Где набрать других, исключительно одаренных?
Автоматчик ударил по окну, заставил немца убраться. Подбежали два бойца, затащили товарища в кустарник. Он визжал от боли, потом захрипел, стал кашлять.
«И куда его теперь?» – с досадой подумал Шубин.
– Сержант, Агееву ногу насквозь прострелили! – выкрикнул кто-то. – Мы перевяжем, но куда его девать? В медсанбат бы парня!
– Ага, сейчас подъедут! – злобно выкрикнул Левитин. – Агеев, ты башкой когда-нибудь думал?
– Вот снесут ее фрицы, тогда и задумается! – заявил кто-то и нервно засмеялся.
С этой минуты на открытые участки красноармейцы не лезли, лежали за деревьями, готовились отражать вылазки фашистов. Никто не знал, сколько их теперь находится в здании. Шестерых положили, очевидно, осталось немного. Несколько рядовых и офицеров, которых приказано брать живьем.
К взводному подползли Асташкин и Карабаш, расположились неподалеку от него. После увлекательных похождений в селе Булатово и в Свято-Успенском монастыре эти бойцы стали держаться вместе. От предыдущего состава взвода остались только они. Командир и Настя не в счет.
Справа мостились, устанавливая пулемет, Григорий и Федор Ванины, еще одни неразлучники.
К Шубину подполз сержант Пахомов.
– Товарищ лейтенант, Левитин и семеро с ним держат заднюю сторону здания. Хорошо, что там сквер, есть укрытия. Но что мы будем делать, если немцы пойдут? Я про тех, что в городе. Наши встали, а фрицы не дураки, скоро двинутся на выход. Уже, наверное, пошли, только мы об этом еще не знаем. Нас осталось двадцать две души. Это вместе со мной и Левитиным. Вы еще. Двадцать третья душа.
– Будут неприятности, станем противодействовать им, сержант, – заявил Глеб. – А пока не морочь мне голову, договорились? Немцы выходят из города другими дорогами. Вроде так получается. Какая улица подходит сюда с востока? Луначарского, да? Отправь на нее двух бойцов. Пусть сидят там тише воды, ниже травы. Услышат шум или увидят отходящих фрицев – сразу сюда. Будем реагировать.
– Понял, товарищ лейтенант, – сказал сержант и начал шустро откатываться.
Шубин лежал за деревом, курил, пряча бычок в широком рукаве полушубка.
На востоке постреливали, но наступление явно встало, наши ждали подкреплений. Ночь была в разгаре, но темнота как таковая отсутствовала. На небо выбралась луна, озарила землю бледным мерцанием. Снежный покров улучшал видимость. Свирепых морозов, как в начале декабря, уже не было, зима сбавила обороты. Но даже хорошо утепленные бойцы на голом снегу испытывали неудобства, ворочались, кряхтели. Кто-то отполз подальше за деревья, растирал отмороженные конечности.
– Костер бы развести, – пробурчал какой-то мечтатель. – Ушицу на рогатинах подвесить, водочки, опять же, грамм по сто.