Священная загадка [=Святая Кровь и Святой Грааль]
Шрифт:
Перенесенный в могилу, предоставленную Иосифом из Аримафеи, Иисус нуждался в медицинском уходе, что и объясняет присутствие одного или двоих ессеев. Также позже надо было поставить у могилы некое второстепенное лицо, обязанностью которого было успокоить «адептов миссии», объяснить отсутствие Иисуса его друзьям и предупредить обвинение в воровстве и осквернении могилы, которое эти последние не преминули бы бросить римлянам, не заботясь о том, что это может спровоцировать дипломатический инцидент.
Действительно ли сценарий разворачивался таким образом? Ничто этого не подтверждает, но одно остается определенным: это связь, существовавшая между Иисусом и зелотами с одной стороны и Иисусом и ессеями с другой,
Впрочем, связи между зелотами и ессеями явно проявляются в работах Иосифа, который рассказывает почти все, что сегодня известно о Палестине I века. Родившийся в 37 году в большой еврейской семье Иосиф бен Меттафий был назначен губернатором Галилеи в начале бунта 66 года, когда он принял командование войсками, противостоявшими римлянам. Но, захваченный вскоре в плен Веспасианом, он изменил своим убеждениям и стал ярым коллаборационистом, принял римское гражданство под именем Иосифа Флавия и бросил свою жену ради богатой римской наследницы. Затем он получил от императора различные щедрые дары, например, личные апартаменты в императорском дворце и земли, конфискованные у евреев. В 100 году, в год его смерти, появились первые из его многочисленных хроник. Его книга «Иудейская война», источник многих позднейших трактатов, предлагает нам подробный рассказ о восстании, происшедшем между 66 и 74 годами, и о его гибельном конце, а также об обстоятельствах разрушения Иерусалима, разграбления Храма и, наконец, о падении в 74 году крепости Масада, находившейся на юго-востоке от Мертвого моря.
Как и замок Монсегюр каких-нибудь тысячу двести лет спустя, Масада осталась в Истории как символ героизма, упорства и мученичества народа, служащего проигранному делу. Последний бастион сопротивления победившему врагу, эта крепость, как известно, долго переносила, не ослабевая, многочисленные штурмы римских военных машин; затем, когда ночью пятнадцатого апреля стало ясно, что враг готовится проникнуть в цитадель через брешь, девятьсот шестьдесят мужчин, женщин и детей, как и в Монсегюре, предпочли умереть вместе в крепости, убив себя таким образом, что утром римляне нашли лишь тела, испепеляемые остатками пламени.
Иосиф сопровождал римские войска на заре шестнадцатого апреля, и вместе с ними он проник на эту бойню в Масаде. Трое выживших — женщина и двое детей, спрятавшихся во время этой драмы в сточном желобе крепости, — рассказали ему об ужасных событиях этой ночи, когда некий Елеазар (Лазарь?), командующий гарнизоном, употребил, по их мнению, все свое красноречие, всю силу своего убеждения, чтобы склонить бунтовщиков к признанию жестокой необходимости умереть всем вместе.
В своей хронике Иосиф Флавий передает нам увещевания Елеазара такими, какими он услышал их из уст выживших, и эти слова представляют для нас большой интерес, ибо они констатируют защиту, организованную воинствующими зелотами; Иосиф употребляет термины «зелоты» и «сикарии». Но главный интерес этой речи состоит, по нашему мнению, в ее содержании, очень далеком от традиционной иудейской мысли и, несомненно, отмеченной ессейским и гностическим влиянием.
Жизнь, а не смерть рассматривается как «бедствие» для человека; настоящая свобода, духовная, а не плотская, достигается через разрушение презренной земной оболочки; божественная и истинная природа
Насколько нам известно, сегодня никто еще не подумал о том, чтобы прокомментировать эти слова; это удивляет и огорчает, ибо они поднимают множество вопросов. Действительно, никогда раньше ни один иудейский текст не делал подобного намека на душу, и еще менее на невидимую, бессмертную и нетленную природу ее. Такое понятие было совершенно чуждо иудейской традиции, так же как и понятие превосходства духа над материей, связи с Богом в смерти и осуждения жизни, являющейся делом рук дьявола. Все эти гностические и дуалистические темы имели другое таинственное происхождение, и в контексте истории Масады речь могла идти о происхождении только ессейском.
Однако, если считать по-крупному, то эти речи Елеазара могут быть с таким же основанием рассмотрены как христианские; не в том смысле, который это слово приобретет впоследствии, но в том, которое придавали ему первые ученики Иисуса, готовые, как мы помним из четвертого Евангелия, пойти и умереть вместе с Лазарем. Надо ли заключать из этого, что некоторые христиане могли также быть среди героических защитников цитадели, раз мы знаем, что в ходе этого восстания многие из них боролись против римлян с таким же пылом, как и сами иудеи? В подтверждение этого вывода добавим, что многие из «первых христиан» в действительности были зелотами, и это, таким образом, заставляет думать, что они участвовали в сопротивлении Масады.
Конечно, историк Иосиф Флавий не подразумевает ничего подобного, если только некоторые намеки не были позже изъяты из его текстов… Можно также с полным основанием удивляться, что палестинский историк, пишущий в I веке, ни разу не упомянул об Иисусе, и только в последующих изданиях это имя появляется, но в форме так соответствующей уже хорошо структурированной в своих определениях ортодоксии, что вполне можно подумать, будто здесь идет речь о добавлениях, датирующихся эпохой Константина.
Зато один экземпляр «Иудейской войны» Иосифа Флавия, очень отличающийся от других, был найден в России. Записанный на старославянском языке, текст датируется примерно 1261 годом, и автор перевода не кажется ортодоксальным иудеем, ибо он придерживается очень многочисленных «дохристианских» ссылок. В этой версии Иосифа Иисус описан как человек, политический революционер и особенно как «царь, который никогда не царствовал», имеющий «по образу назореев» черту посередине головы, уточняет текст.
Очень многие и долго опровергали подлинность этого «славянского Иосифа». Но мы с нашей стороны склонны скорее считать его настоящим и видеть в нем перевод одного или многих экземпляров произведения историка, избежавших уничтожения, приказанного Диоклетианом, а затем от ярости редакторов Константина. В самом деле, к этому выводу нас привели многие соображения. Какой интерес и кому изобретать «славянского Иосифа»? Его образ Иисуса-царя был бы с трудом принят еврейской публикой XIII века; а образ Иисуса-человека до мозга костей не был бы принят христианами того времени. И наконец, почему у Оригена, толкователя и теолога начала III века, существует явный намек на версию произведения Иосифа, где автор отбирает у Иисуса роль мессии? Мы считаем, что, вероятно, именно здесь надо искать настоящие корни славянского текста Иосифа Флавия.