Священная земля
Шрифт:
Утром, когда Эрика съехала с холма, у поворота на Тихоокеанское шоссе она увидела, как полицейские арестовали двух молодых людей, установивших поперек дороги заграждение со словами: «Раскопки в Эмералд-Хиллс — входная плата 5 долларов с человека». Эта сцена вызвала у нее улыбку. Лос-Анджелес, как никакой другой город, умел развлекать и делать на этом деньги.
Вернувшись обратно в реальный мир, который спешил мимо нее на каблуках и в туфлях-лодочках, Эрика открыла сумку, достала небольшой матерчатый кулек и вытряхнула его содержимое на ладонь: скромное распятие, отлитое из олова, с нанесенной на нем датой: «Анно Домини. 1781».
Рождению? Но чьему?
— Вы родились здесь, доктор Тайлер? — однажды Джаред задал ей такой вопрос, когда случай свел их вместе за одним столиком в кафе. Потом он быстро прибавил: — Вы так любите историю Калифорнии!
Вопрос удивил ее. Еще ее озадачило его внимание. В первый момент Эрике польстила мысль о том, что он ею интересуется. Но потом она подумала: он спрашивает не из дружеского любопытства, а изучает меня, совсем как я изучала его. Разве не этим занимаются враги, выискивая друг у друга сильные и слабые стороны? Она ответила дежурной фразой:
— Я из Сан-Франциско.
По крайней мере так написано в ее свидетельстве о рождении. Объяснить правду было трудновато.
Добрая сотрудница социальной службы больницы обратилась к девочке:
— Так, тебя зовут Эрика? Разве у тебя нет фамилии? Ладно, Эрика, скажи мне, мужчина, который привез тебя сюда, это твой папа?
Эрика ответила:
— Не думаю.
Ей было всего пять лет, но она уже сумела распознать выражение замешательства на лице взрослого человека.
— Что значит, ты так не думаешь?
— У меня много пап.
Социальная работница что-то записала, а Эрика завороженно глядела на длинные ногти, покрытые красивым лаком, и золотое кольцо, сверкавшее на руке приятной тети.
— А женщина, которую привезли с тобой, она была твоей матерью? — И быстро поправилась: — Она твоя мама? — Потому что Эрике еще не сказали, что женщина скончалась в реанимации.
Потом Джаред спросил:
— Ваша семья до сих пор живет в Сан-Франциско?
— У меня нет семьи, — ответила она. — Только я.
Не совсем ложь, так как она сама точно не знала.
Позже в другой комнате добрая сотрудница социальной службы спросила:
— Ну как?
И лысый мужчина, не подозревая, что Эрика слышала их разговор, ответил:
— Мои подозрения подтвердились. Я предположил, что ребенок, скорее всего, из какой-то общины хиппи. У женщины была передозировка наркотиков, да и парень, который ее привез, был одет весьма необычно. Что ж, мне удалось найти эту общину. По-видимому, ребенка бросили. Они сказали, что ее мать укатила с одним из байкеров. Что касается биологического отца — мать приехала в общину уже будучи беременной и родила ребенка там. Она никогда ничего не рассказывала об отце. Сомневаюсь, что она была замужем.
— Ты узнал имя матери?
— В общине ее звали Мунбим[7] . Вот и все, что удалось выяснить. Не думаю, что ты найдешь ее или папашу. Сомневаюсь, что они были женаты. Наверное, у нее даже нет свидетельства о рождении.
— Я его уже приготовила. Местом рождения мы записали Сан-Франциско.
— Что теперь?
— Ну, ее будет сложно пристроить, учитывая, что ей уже пять лет.
— Ты так думаешь? Некоторые пары были бы рады получить ребенка постарше, особенно такую хорошенькую маленькую девочку.
— Да, но есть в ней что-то странное...
Она подрастала, зная, что мать бросила ее, переезжая из одного приюта в другой. Окружавшие ее социальные работники менялись с пугающим постоянством, и поэтому Эрика сбежала в свои фантазии. Истории стали ее спасательным кругом, выдумки — мыслями.
В четвертом классе она представляла себе, как красивый мужчина в военной форме входит в классную комнату и говорит командным голосом.
— Я — генерал Макинтайр, и я приехал с поля боя, чтобы забрать свою дочь домой.
Они обнимались перед всеми детьми — Эшли, Джессикой и Тиффани, барракудами начальной школы на Кэмпбелл-стрит — и уходили, взявшись за руки, причем Эрика тащила охапку новых игрушек.
В пятом классе она видела себя лежащей в больнице при смерти после операции на мозге. Ей требовалось переливание крови, которую мог дать только родственник, и ее родители подбегали к постели, говоря, что искали ее, а потом увидели снимок в газете и заголовок: «Поможет ли кто-нибудь этой маленькой девочке?». Они были очень богаты и пожертвовали больнице деньги на строительство нового крыла, которое затем назовут в честь их дочери.
В шестом классе Эрика начала составлять семейный альбом из фотографий чужих людей. Она подписывала рядом с ними: «Мама и я на берегу моря», «Папа учит меня кататься на велосипеде». В седьмом классе она принялась регулярно обзванивать службы социального обеспечения детей и спрашивать, не связывалась ли с ними ее мать.
Социальные работники приходили и уходили, менялись приемные дома, школы, районы. Эрике казалось, что она жила внутри пинбольного автомата, отскакивая от перегородок и пружинок, и так без конца. Она росла жизнерадостной приветливой девчушкой с развитым воображением. В иных приютах было много малолетних преступниц. Но Эрика выжила, потому что им нравились ее истории. Она притворялась, что умеет гадать по ладони и на чайной заварке, и всегда предсказывала счастливое будущее.
Она ни на минуту не прекращала верить в то, что родители придут за ней.
Глядя на распятие в своей руке, она подумала: неужели оно сделано в честь дня рождения? Но чьего? И потом, посмотрев вокруг на отреставрированные здания, снова спросила себя: какой неведомый зов привел ее Лос-Анджелес? В глаза бросилась бронзовая памятная пластина с надписью: «Исторический памятник города Лос-Анджелеса — 1781 год нашей эры». И внезапно Эрика поняла: распятие было посвящено рождению не человека, а города.