Священник в 1839 году
Шрифт:
— Дороги нынче пустынны!
— Да, и это лишь усиливало мои опасения. Из Нанта я выехал сегодня утром. Как только миновал предместья, встретил безобразно одетую женщину, которая попросила подвезти ее. Дескать, неотложные дела велят ей прибыть в N… Говорила, что будет мне очень благодарна. Я взял ее с собой. Однако доверия она не внушала: ее взгляд меня пугал. Женщина пристроилась сзади, и мы пустились дальше. Я то и дело поглядывал на нее в окошечко. Дороги здесь и так дурны, а в это время года и подавно. Моя лошадь спотыкалась на каждом шагу. Тут — канава, там — камень. И вдруг
Я забеспокоился не на шутку. Сделал вид, что выронил из окна корзинку, и попросил женщину подобрать ее, а сам выглянул, чтобы убедиться, сошла ли она. И когда моя пассажирка спускалась, то я заметил под платьем мужские брюки. Сомнений больше не было. Я погнал лошадь, она пустилась галопом. Послышался свист. Я ускорил бег, ожидая погони. Позади бежали две женщины. Одна из них — мне знакомая, о которой я уже точно знал, что это мужчина, другая, похоже, и впрямь женщина. Они догоняли.
На одном из поворотов моя лошадь споткнулась, и бандиты набросились на меня. Я закричал, позвал на помощь. К счастью, двое смельчаков прибежали на зов, а разбойники дали деру. И вот теперь я ваш гость…
— Почему же мужчина переоделся женщиной? Не лучше ли было подослать к вам настоящую?
— Я уже думал об этом. Полагаю, что разгадка проста: ведь пассажир должен был по дороге напасть на меня, а сделать это мог лишь мужчина. С другой стороны, мужчину я, возможно, поостерегся бы взять с собой, а женщине вряд ли отказал бы.
— Верно. Бог вас уберег, месье, — сказала Жанна.
— Благодарю, милое дитя мое. Рассказывают ли в этих местах о разбойниках, ворах, убийцах?
— О нет, месье! — отвечала девушка. — Какой смысл им тут пробавляться? Поживиться, право слово, нечем.
— Край глухой, и то правда. А вы не знаете этих мерзавцев? Может, приходилось когда-нибудь видеть?
— Никогда, месье, — отозвался Жан.
— Вы, кажется, очень страдаете, — обратился незнакомец к Матюрену Эрве.
— О, мой отец очень болен, — ответила за него Жанна. — Хотел залатать крышу, а она обрушилась на него. У отца повреждена нога.
— Ужасно! Вы послали за доктором?
— Кому нужны нищие! Кто захочет ехать так далеко? Да и погода не для путешествий.
Во время разговора Пьер поглядывал вокруг с явным равнодушием: казалось, происходившее нагоняло на него скуку. Катрин, сидя рядом, тихо спросила у сына:
— Кто этот господин? У него вид богатого человека. Неужели он ничего не даст тебе за труды?
— Откуда я знаю? — Пьер пожал плечами.
— Нужно объяснить ему, как мы несчастны и бедны.
— Только не это. Я ничего не буду просить.
— Как хочешь. Куда он направляется?
— Понятия не имею. Думаешь, я буду тратить время, слушая его россказни?
— Пьер, мои вопросы тебя раздражают?
— Нет, мама, но мне очень скучно. Терпения не хватает. Нужно уезжать отсюда, так больше нельзя, это равносильно смерти.
Приезжий сразу понял все, что происходит в этом доме. Не нужно быть искушенным психологом, чтобы раскусить характер Катрин: вот уж у кого все на лице написано.
Самому гостю было лет пятьдесят. Красивое, открытое, честное
Месье Дорбей, так звали гостя, был удивительный человек. Вместе с богатством судьба одарила его и способностью тратить деньги во благо страждущих.
Не тратя время даром, он всегда путешествовал, приходя на помощь тому, кто в ней нуждался. Обиженные судьбой встречали его со слезами на глазах и, провожая, тоже плакали, но это были уже слезы благодарности. Кто не знает цену таким слезам!
И вот судьба снова привела месье Дорбея туда, куда он и стремился. Но теперь помочь несчастной семье наш путешественник стремился не только из любви к добрым делам — им двигала еще и благодарность к своим спасителям. Такой долг не окупается в раз. Его оплачивают всю жизнь, тем более тогда, когда герои и не думают о благодарности.
Месье Дорбей успел разобраться в отношениях между членами семейства. Он сразу почувствовал холодноватую близость между Пьером и его матерью, не любивших, но понимавших друг друга.
Угадать в Жанне ангела-хранителя дома тоже было нетрудно; она повсюду распространяла тепло и доброту, сдерживала слезы, чтобы не огорчать родителей, во всем помогала братьям и сестренке. Девушка изматывала себя работой и никогда не жаловалась…
— Долго ли вы собираетесь оставаться здесь? — спросил гость у Матюрена Эрве.
— Мы здесь умрем, месье, — с трудом ответил тот.
— Ах, месье, — вмешалась Жанна, — у нас ничего нет, кроме этой лачуги. Ни родных, ни друзей. Кому мы нужны?
— Способна ли эта заброшенная равнина прокормить вас?
— У нас сильные руки, — отвечал Жан, — и, когда никто не болеет, можно на что-то надеяться.
— Взгляните на моего бедного отца. Ему необходим уход, лекарства, деньги, нужна сиделка. А это, как минимум, четыре руки. Слишком много.
— Дорогие мои, не беспокойтесь. Как только вернусь в Нант, тотчас пришлю вам честного и знающего доктора, надеюсь, он пообещает скорое выздоровление. Один лишь ветер, да вот еще дождь задерживают меня и заставляют злоупотреблять вашим гостеприимством.
— О! Оставайтесь, месье, оставайтесь. Гости у нас редки. К тому же мы так признательны вам за добрые слова.
— Спасибо, дитя мое. Вам трудно отказать, вы так любезны. Удобно ли было бы для вас, — переменил он внезапно тему, — перебраться отсюда в более пригодное жилище?
— Мы только об этом и мечтаем, с утра до вечера Бога молим, — сказал Пьер. — Здесь плохо, да так, что дальше некуда. Верно, мама?
— Куда уж хуже, сынок.
— Я осмелюсь предложить вам более подходящие условия. Вы вправе принять их или отказаться. Все зависит лишь от вас.