Священное сечение
Шрифт:
Лейла то ли кричала, то ли умоляла на непонятном ему иностранном языке, хотя каким-то образом смысл ее слов доходил до Перони. Она говорит на курдском? Эти полузападные, полувосточные модуляции хорошо знакомы ему по работе с иммигрантами, живущими на улицах.
Голова кружилась и болела, однако Перони понимал, что она повторяет одно и то же слово.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Худенькая темная фигурка танцует на легких ножках в мрачном зале, умоляя пощадить ее. Она обращается к невидимому незнакомцу, в то время как здоровенный коп, обязанный защищать девочку, свернулся в клубок и стонет от боли на каменном полу, словно побитый ребенок.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Он попробовал встать, однако на него вновь обрушился тяжелый удар пистолетом. А за ним поток всяческих оскорблений.
Лейла пронзительно закричала. Ее крик мог просочиться сквозь открытый глаз купола и улететь в морозную римскую ночь.
— Нет, нет, нет, нет!
Вдруг Перони осенило. Беспощадная ясность еще больше усилила страдания. Она не просит пощадить ее, а умоляет преступника сохранить ему жизнь. Девочка пытается заключить с невидимым монстром сделку.
— Не трать зря слов, Лейла, — простонал он сквозь окровавленные губы. — Беги. Пусть придурок повеселится.
И тут мир пришел в движение. Сильная рука твердо схватила его за воротник пальто и пихнула к стене, куда падал лунный свет.
Крепкий мужик, подумал Джанни Перони. Кидает такой большой груз, словно мешок с картошкой.
Перед ним возникло странное лицо человека примерно одного с ним возраста. Чисто выбритое, красивое, с несколько заостренными чертами, напряженное и лишенное всяких эмоций. Такие лица не встречаются у прирожденных убийц. Он носит очки и скорее похож на врача или ученого. Возможно, виноват серебристый лунный свет, только кожа незнакомца, кажется, имеет какой-то необычный оттенок. Что-то в его взгляде и твердой линии рта говорило Перони о необходимости выслушать этого человека. Да и дуло пистолета, прижатое к виску, подтверждало эту необходимость.
— Отпусти ее, — настаивал Перони.
Его буравил холодный, пронизывающий насквозь взгляд незнакомца.
— Кто тебе эта курдянка?
— Ребенок есть ребенок, — ответил Перони, вновь ощущая во рту теплую струйку крови.
Человек молчал. Перони не знал, что его ждет — избавление или смерть. Сильные руки опять схватили полицейского и прижали к стене.
— Не сопротивляйся, иначе будет больно.
Незнакомец помахал перед лицом Перони каким-то знакомым предметом: две пары пластиковых наручников, которые полицейские берегут для особых случаев.
— Да, да, — пробормотал Перони и протянул ему руки, сжав ладони вместе, как они делали во время тренировок. Края наручников врезались в кожу.
— Теперь ты, — проговорил американец, тыча пальцем в Лейлу.
Она покорно вытянула руки.
Он кивнул:
— Умная девчонка. Хочешь совет? Кончай воровать, иначе попадешь в большую беду.
Он надел ей пластик гораздо более осторожно. Потом вновь толкнул Перони, подтащил его вплотную к девочке, вынул еще одни наручники, пристегнул пленников друг к другу и приковал к железной стойке, поддерживающей перила алтаря. Теперь они практически не могли сдвинуться с места. В довершение всего американец сунул руку в карман полицейского, вынул мобильник, бросил его на пол и растоптал ногой на мелкие кусочки.
— Когда-то я работал с курдами, — промолвил он довольно уныло. — Они называют тебя братом, дают все, что хочешь, и готовы умереть за тебя. Но однажды видят, что у тебя есть деньги. Тогда они приходят ночью, перерезают тебе горло и тратят твои бабки на покупку нового видеомагнитофона. Знаешь почему?
Перони вздохнул:
— Я полицейский, мистер. Дежурю на улицах и стараюсь, чтобы такие люди, как ты, сидели в тюрьме.
— Я объясню тебе, почему так происходит. Мы сами научили их. Подумай об этом, когда она опять что-нибудь украдет.
— Да, — с горечью в голосе отвечал Перони. — В наши дни никто ни за что не несет никакой ответственности.
Он боялся, что его вот-вот вырвет. Или он потеряет сознание. А может, случится и то и другое. В обратном порядке.
— Полагаю, — продолжил он, — это не ты порезал женщину в Пантеоне прошлой ночью. Просто кто-то другой в твоей шкуре.
Человек опустил пистолет.
— Знаешь, а ты, возможно, прав.
Американец вынул небольшой фонарик и направил его луч на лицо Перони. Затем взял бумажник, открыл его и достал две старые, потертые фотографии. На них группа людей, находящихся в пустыне. Одеты в военную форму, на глазах солнцезащитные очки. Вид довольно бравый. Позируют на фоне джипов, которые так нравятся американцам.
Он на первой фотографии. Молодой, счастливый, сдержанный. Возможно, командир отряда, состоящего из восьми человек мужского и женского пола. Они улыбаются, считая себя хозяевами своей небольшой вселенной.
— Все эти люди остались у меня в душе, — пробормотал американец. — Каждый из них. Я видел, как они умирали, но не мог ни черта сделать, потому что мы угодили в западню.
— Думаю, снимок очень дорог тебе, — заметил Перони.
— Можно и так сказать.
Потом он продемонстрировал еще одну карточку. Тоже группа, только люди другие. Один из них знаком Перони. Отец Эмили Дикон. Однако здесь он гораздо моложе и счастливее, чем на той официальной фотографии, которую им показывали в американском посольстве. На фотографии две женщины. Одна из них могла быть трупом в этом здании пару дней назад.
Человек приблизился и сказал на ухо полицейскому:
— Красавицы, не так ли?
Серое каменное лицо оставалось абсолютно спокойным, но что-то явно происходило в душе американца. Он о чем-то размышлял. Времени у него предостаточно. В тот миг Перони никак не мог изменить ход событий.
— Значит, ты мелкая сошка? — спросил американец. — Местный коп? Парни из посольства тебе ничего не говорили?
— Вот именно, мелкая сошка. Им виднее, что мне нужно знать. — Перони заглянул в холодные глаза. Что может тронуть такого человека? — Они сказали, что ищут сумасшедшего, который вырезает какой-то рисунок на спинах жертв без всякой на то причины. Он также питает пристрастие к военной ткани.
Эти слова задели американца. Он рассмеялся. Не тем холодным сухим смехом, который Перони слышал ранее в темноте зала. Теперь в смехе звучало что-то человеческое — страх, отчаяние, надежда, радость.