Священные камни Европы

Катканов Сергей Юрьевич

А Ричард сразу же после Акры немедленно приступил к совершению великих подвигов. Ему тоже хотелось в историю, но он намеревался туда попасть не при помощи красивых жестов, а совершая что–нибудь такое, что не по силам живому человеку. И у него получалось. Ричард наводил ужас на сарацин. Исламские женщины, когда ребенок плакал, говорили: «Молчи, рядом король Англии».

Под Арсуром крестоносцы встретились с 200-тысячной армией Саладина и с гораздо меньшими силами опрокинули её. Когда франки уже грабили лагерь, мусульмане, народ упертый, вновь напали, франки были готовы отступить, обратив победу в поражение, но тут появился Ричард, который «косил неверных, как жнец колосья» и это решило исход боя.

Говорят, что на равнинах Рамлы,

хотя там и не было крупных боевых столкновений, Ричард все же исхитрялся сносить до 30 голов неверных ежедневно. Прикосновения его меча были смертельны. Если для императора Конрада III разруб «от плеча до седла» был редким ударом, то для Ричарда это была норма. А уж что он вытворял под Яффой…

Когда мусульмане захватили Яффу, Ричард посадил своих на корабли и устремился туда. Не дожидаясь, когда корабли подойдут к берегу, он прыгнул в воду и чуть ли не в одиночку выгнал сарацин из города, прежде, чем они поняли, что произошло. Расторопный Саладин тут же бросил на Яффу основные силы, подоспев туда ночью. Крестоносцы босиком, некоторые в одних рубашках, пытались остановить врага. У них было всего 10 лошадей, на одну из них вскочил Ричард и сразу же врезался в гущу врага лишь с несколькими рыцарями, распространяя вокруг себя ужас, он гнал перед собой целые толпы. Но вот враг проник в город через другие ворота. Ричард в сопровождении всего двух рыцарей бросается туда. Чуть ли не в одиночку выгнав врагов из города, он возвращается на равнину. Здесь он молниеносно вклинивается в гущу мусульман, исчезает в их толпе и его уже считают погибшим. Но мусульмане вдруг начинают разбегаться. Когда после победы Ричард вернулся к своим, его конь был полностью залит кровью, а сам он «весь пронзенный стрелами, напоминал подушечку, утыканную иголками».

Эту невероятную победу одного человека над целым войском современники считали самым чудесным событием в летописях человеческого героизма. Когда Саладин стал упрекать своих эмиров, что они были повержены одним человеком, он услышал: «Да разве это человек? Все его действия превосходят доступное разуму».

Ричард стал самым ярким воплощением рыцарского образа боя за всю историю рыцарства, наглядно показав, что рыцарь на поле боя — это не просто боец, — его сила равна целому подразделению. Вы представляете, какое чувство собственного достоинства должно быть у такого бойца, если он хорошо знает, что являет собой нечто большее, чем просто отдельный человек? И каковы в этом случае соблазны гордыни.

Навсегда останется загадкой, почему Ричард, одержавший столько блестящих побед, так и не пошёл на Иерусалим. Половины затраченных им усилий хватило бы на то, чтобы взять Святой Град, освобождение которого вообще–то и было целью похода. Даже если считать, что Гроб Господень был Ричарду совершенно безразличен, то ведь он же понимал, что слава освободителя Иерусалима будет самой громкой, какую только можно себе представить. Говорят, что бесстрашный король был человеком нерешительным, если речь не шла о личном участии в бою. Как только речь заходила о решениях полководческих, он мялся, не зная, что предпринять и, с большим трудом поставив перед собой цель, вдруг неожиданно её менял, а потом опять менял.

Уже после Арсуфа можно было сразу идти на Иерусалим, но Ричард вместо этого пошёл к Яффе и начал её восстанавливать, кажется, лишь затем, чтобы хоть чем–то себя занять. Потом он вдруг принялся восстанавливать Аскалон. Войско роптало: «Мы пришли сюда не строить Аскалон, а освобождать Иерусалим». А он всё никак не мог решиться пойти на Святой Град.

Посреди побед Ричард начал задумываться, уединяться, решимость соратников словно наводила на него тоску. Он вдруг заговорил, что возвращается в Европу, потом так же неожиданно сообщал, что остается. Встав лагерем в 7 милях от Иерусалима, он простоял здесь несколько недель, так и не решившись отдать приказ о последнем рывке. Всякий раз, когда христианская армия устремлялась

к Иерусалиму, на него вдруг нападала необъяснимая медлительность и осторожность. Однажды, увлеченный погоней за неприятелем, он доскакал до высот Эмауса, откуда был виден Святой Град. Ричард не смог сдержать слез и закрыл лицо щитом, словно стыдясь смотреть на ускользающую цель его похода.

Рискну предположить, в чем была причина его необъяснимой нерешительности. Ричард боялся Бога, а потому боялся идти в Град Господень. Овеянный неслыханной земной славой, в глубине своей чувствительной поэтической натуры он ощущал, что перед Богом он мелок и незначителен. Он очень болезненно переживал эту свою духовную ничтожность. Ричарду казалось, что стоит ему вступить в Святой Град, как все увидят, насколько он незначителен рядом с великими святынями. Несмотря на всю свою грубость, в глубине души он был довольно религиозным человеком, у него были с Богом свои очень живые отношения. В нем жил страх Господень.

Позднее безбожный император Фридрих под гром литавр вступил в Иерусалим и не убоялся короноваться в храме Гроба Господня. Этот самодовольный безбожник не чувствовал своего духовного ничтожества. А Ричард чувствовал. И убоялся.

И вот из Европы пришло известие, что брат Ричарда Иоанн (известный нам, как «принц Джон») изгнал поставленного им наместника, а король Франции, уже вернувшийся в Европу, начал против Англии боевые действия. Ричард, кажется, даже обрадовался, что у него теперь был такой прекрасный повод вернуться в Европу. Он тут же заключил с Саладином перемирие на три года. Условия договора были весьма неплохими — за крестоносцами осталось почти всё побережье, султан гарантировал христианам свободный доступ в Иерусалим.

Прежде, чем отбыть на родину, крестоносцы безоружными паломниками отправились в Иерусалим. Ричард с ними не пошёл. Он боялся Святого Града. И этим он выразил куда более трепетное преклонение перед Гробом Господним, чем те, кто бездумно бился головой о его камни.

Когда Ричард садился на корабль, провожающие плакали. Его очень многие любили. Он тоже не мог сдержать слез и сказал: «О, Святая Земля! Поручаю народ твой Господу Богу, и да позволит Он мне вернуться и помочь тебе». Бог ему этого не позволил. Ричард оказался недостоин Иерусалима. И сам он это понимал гораздо лучше других.

Он возвращался на родину тайком, зная, что в Европе его многие ненавидят. И вот, когда он был на территории Австрии, его инкогнито раскрыли, герцог Леопольд приказал его арестовать и бросить в темницу. Для Ричарда пришло время платить по счетам. Леопольд припомнил ему австрийское знамя, брошенное в грязь. Глубокую обиду австрийского герцога можно понять, но он поступил совершенно не по–рыцарски, как низкий человек. Тихо выждал, когда на Ричарда можно будет навалиться всем герцогством и восторжествовал. Этим поступком он навсегда себя опозорил.

Император Германии, узнав, что у его вассала столь знаменитый пленник, поступил ещё более низко — он приказал отдать ему Ричарда и так же бросил его в темницу, словно пленника, взятого на поле боя. Короля Англии перевезли из Вены на берега Рейна, в одну из имперских крепостей. Ни в чем не виноватого перед империей короля–рыцаря, теперь держал в заключении император, доказавший, что слово «честь» для него ничего не значит.

Король Франции Филипп тот час поздравил императора и попросил его стеречь пленника как можно лучше. Ещё один подлец. Покидая Святую Землю, Филипп поклялся Ричарду, что в его отсутствие он не нападет на английские владения. И сразу же, как вернулся — напал. А эта трусливая радость, что его враг в тюрьме, показала, как сильно он боялся встретить Ричарда на поле боя. Филипп на весь мир торжественно провозгласил, что он не только подлец, но и последний трус. Это нельзя оправдать ни какими соображениями государственной пользы. Если трон становится транслятором подлости и трусости — страна своё получит. И Франция ещё умылась слезами.