Священный лес
Шрифт:
Вуане не объясняет происхождения этого поверья, но он вполне заслужил, чтобы его гардероб пополнился.
У Мамади очень довольный вид. Ему удалось удовлетворить нашу просьбу/не вмешиваясь в обсуждение и не применяя своей власти.
Перед отъездом к себе в деревню он заходит проститься. Его сопровождает официальный проводник. Это довольно робкий молодой человек в элегантном белом костюме и батниках на трехслойной каучуковой подошве. Он выражается изысканно, и обороты его речи напоминают стиль Ково.
— Я с удовольствием выпил бы немного вина, — весело говорит Мамади.
В углу нашей хижины всегда стоит наготове бутылка. Разговор становится очень сердечным и оживленным. Мамади рассказывает нам о своем участии в войне с рифами [28] , о захвате Касабланки. Наступает ночь, но он все еще здесь и решает отложить отъезд до завтра.
Мы уже описали нашим гостям все, что их особенно интересует в нашей культуре, — подачу через краны горячей и холодной воды, средства транспорта, особенно безмоторные, то есть с реактивными двигателями, и, разумеется, метро, лифты, рестораны…
28
Война французских колонизаторов против освободительного движения марокканских племен (1925–1925). — Прим. пер.
Нам в свою очередь хочется заставить их разговориться о большом лесе, о его животных, и тома с воодушевлением рассказывают об охоте на пантер и антилоп.
Вуане слушает со снисходительным видом. Он ненавидит переводчика: тот оспаривает у него руку одной из дочерей Мамади.
— А слоны, — подсказываю я Мамади.
Я заметил, что большие сигнальные трубы, заменяющие в деревнях городские барабаны, сделаны из полых бивней слона.
— Я никогда не видел слонов, — признается Мамади. — Здесь никто ни разу их не видел. Они водятся только на том берегу Вейла.
К огромному удивлению тома, я рассказываю нм, что белые научились дрессировать этих толстокожих, и объясняю, что такое цирк. Дрессировщик, кладущий голову в львиную пасть, вызывает у них полное восхищение.
— Но ведь белые ничего не боятся, — замечает Мамади. — Я даже слышал, что они устраивают гонки на грузовиках.
— И на велосипедах, — Заявляет Вуане, которому всегда хочется, чтобы последнее слово оставалось за ним. — Когда я жил в миссии у белых отцов, я выиграл большую гонку.
Назавтра после полудня мы отправляемся назад в Тувелеу.
Вуане щеголяет в новом бубу. Это рубашка фирмы Лакост цвета бычьей крови, которую он приметил вчера на лотке диулы.
Небо свинцово-серое, и торнадо целый день следуют одни за другим. С каждой неделей они будут все чаще и чаще. Приближается сезон дождей.
Ночью, под потоками воды, мы идем босиком в Тувелеу. Воды в речках прибыло вдвое. Мы скользим по мокрой глине тропинок, спотыкаемся об огромные ветки, сорванные ветром. Кустарник хлещет нас по лицу. Путь освещают только молнии, почти непрерывно бороздящие небо. Время от времени я различаю впереди Вуане, его мокрую черную шляпу, надвинутую до ушей.
— Внимание, — говорит он, оборачиваясь при переходе через ручей, — внимание, это жжется!
Промокшие до костей, измученные, мы приходим в деревню.
Вуане будто выкрашен суриком: его рубашка совершенно вылиняла.
Он видел, что мы изо дня в день делаем какие-то заметки, и неожиданно объявляет:
— Белые, которые ходят в чаще, как звери, — этою я еще никогда не видел. Вы слишком много мучились. Нужно, чтобы я написал о ваших мучениях.
— Но ты но умеешь писать, — возражает Вирэль.
— Ты напишешь за меня. Я скажу тебе, что нужно написать.
С утра над лесом тянутся большие черные тучи. Можно ли будет снимать? А ведь сегодня должна состояться большая церемония покаяния. За последнюю неделю Зэзэ и Вуане становятся все беспокойнее. Они обошли всю страну тома, чтобы звено за звеном разрушить разрастающийся заговор, нити которого теперь плотно опутывают нас, и посоветоваться со знаменитыми гадателями. Зоги и гадатель делят у тома область магии менаду собой. Зоги, хранитель и блюститель тайн племени, знает все обряды жертвоприношений, умеет бороться со злыми Духами, передаст волю Афви и, если он еще и колдун, может кого-нибудь сглазить; но предсказывать будущее и определять характер и время жертвоприношений — это дело гадателя. Менаду знахарями и гадателями, функции которых постоянно переплетаются, часто возникает соперничество.
Но сейчас дело кажется Зэзэ настолько важным, что он, не колеблясь, советуется даже со своими врагами, возможно, из тактических соображений.
Зэзэ в последний раз расспрашивает гадателя нашей деревни, своего лучшего друга, старого Вэго. Сидя вокруг него в полутьме хижины, мы с тревогой ждем приговора судьбы. Вэго, присев на корточки на циновке, вынимает из маленького мешочка горсть разноцветной гальки, бобов, твердых и блестящих орехов. Он бросает их перед собой, быстро собирает несколько штук и выкладывает какой-то таинственный геометрический рисунок. Он снова запускает руку в мешок, и мало-помалу на земле получается настоящая страница каких-то письмен. Обхватив голову руками, Вэго размышляет; наши взгляды прикованы к нему. Наконец он поднимает бесстрастное лицо и говорит так медленно, что губы его едва двигаются. Вуане забывает переводить.
— Погоди, — говорит он, — потом.
Оракул лаконичен. Церемония должна состояться сегодня, даже если остальные знахари не придут; вечером мы перейдем через второй барьер леса, чтобы проникнуть в святая святых, куда доступ разрешен лишь посвященным высшей категории, и принести там в жертву собаку перед большой маской — воплощением Афви.
Плата за консультацию: зарезать на могиле предков красного петуха.
Сидя перед своей хижиной в крайне подавленном состоянии, Зэзэ до последней минуты ждет прибытия крупнейших знахарей и колдунов. Солнце клонится к закату. Бесполезно дальше обманывать себя. Те, кто хотел прийти, уже здесь. Все они — личные друзья Зэзэ; к ним присоединилось несколько, любопытных из соседней деревни.
Один из них, в старом мундире цвета хаки, подходит к нам:
— Я солдат Поэль Акои. Я вернулся с фронта, из Индокитая. Но я уехал отсюда нетатуированным, и тома не допускают меня ни на один праздник; если я пойду с вами, они ничего не скажут.
Мы не видим, почему бы нам не удовлетворить его просьбу. Жители Тувелеу, очевидно, не считают Ноэля Акои своим, но и не проявляют к нему никакой враждебности. По словам блюстителей культа, только шесть тома (а их приблизительно пятнадцать тысяч [29] ) не татуированы. Положение Ноэля Акои не из легких. Окончив курс в школе миссии, он продолжал свои занятия в Конакри, а затем поступил в армию. Был ранен, отправлен на родину. Вот уже два года как демобилизован. Он был обращен в католичество, отказался подчиняться законам фетишизма и живет в родной стране на положении иностранца.
29
Народ тома, или лома, насчитывал в то время около трехсот тысяч человек. — Прим. пер.