Священный лес
Шрифт:
Мы уже хорошо знаем тропы Геригерика, и у нас теперь много друзей в деревнях. По-видимому, тома слишком заняты, чтобы интересоваться нашей деятельностью. Каждый год после жатвы они забрасывают старые участки, и старейшины распределяют в лесу новые. Мужчины должны их раскорчевать, затем сжечь срубленные деревья. В это время днем в деревнях остаются только старики и дети — все трудоспособное население готовит землю к посеву. Этот тяжелый труд должен быть закопчен до больших дождей. Но по вечерам, когда жители возвращаются домой, они приходят сердечно приветствовать нас, и гостеприимство их неизменно. Нам кажется, что ничто не подтверждает тревог Зэзэ.
Путешествия по лесу убеждают нас в том, какое большое значение в жизни тома имеют жертвоприношения.
В каждой деревне мы видим ритуальные предметы, которых до сих пор не замечали.
На могилах предков лежат кресты из бревен, просверленные посередине и нанизанные на длинный стержень, словно наложенные один на другой турникеты.
На площадях стоят колышки, около них кучкой положены кольца. В хижинах к стенам прикреплены пучки лиан-вьюнков. Под навесами крыш висят гирлянды гибких лиан. Все эти талисманы защищают селение или семью от огня, от смерти, от болезней.
А вдали от деревень, в самой глубине лесной чащи, то там, то сям от главной троны отходят узенькие тропинки, ведущие к местам, где каждый мужчина приносит свои жертвы воде и змее.
Снова долгие дни ожидания в опустевшем Тувелеу, пока Зэзэ и Вуане справляются у знаменитых колдунов, как им быть дальше. Вынужденная бездеятельность становится невыносимой, и мы устраиваем нечто вроде амбулатории, в которой лечим порезы, венерические болезни, раны от разорвавшихся ружей местного производства, нарывы.
Сначала жители Тувелеу не очень-то доверяют нашему врачеванию, но нам удается вылечить несколько человек. Антибиотики — пенициллин или ауреомицин — оказывают молниеносное действие на не привыкшие к ним организмы, и с каждым днем все больше пациентов, главным образом женщин, приходит на «консультацию» к Жану Фиштэ, ловкость которого в обращении со шприцем выдвинула его на должность главного врача экспедиции.
Однажды вечером мы превращаемся в «неотложную помощь». К нам приносят мужчину, скрюченного и покрытого шрамами. Лицо и плечи — в открытых рваных ранах. Даже беглый осмотр показывает, что скрючен он от рождения. Но, кроме того, сегодня наш пациент упал с вершины пальмы.
Продезинфицировав раны и засыпав их сульфамидами, мы стягиваем их, как можем, лентами липкого пластыря (у нас нет хирургических скрепок). Раненый приходит в себя, а после стакана рома оказывается в состоянии говорить.
— Это уж третий раз он падает с пальмы, — поясняет Вуане.
Мы советуем раненому не повторять этих упражнений, которые ему, видимо, не удаются. Его левый глаз, не закрытый повязкой, выражает глубокую грусть.
— Он не может, это его занятие, — говорит Вуане, — Он сборщик плодов капустной пальмы.
Старейшины и знахари привыкли собираться в нашей хижине.
Даже в отсутствие Вуане мы можем вести с ними долгие беседы: почтенный старец Вуане Бэавоги слуишт нам переводчиком. Высокий рост, худощавость и благородство жестов, белые борода и волосы делают его немного похожим на фульбе. Еще в детстве, сразу после татуировки, он покинул деревню и нанялся на работу к белым. Со временем он стал доверенным лицом какого-то чиновника, сопровождал его во всех переездах по стране и теперь говорит почти на всех языках Гвинеи. После отставки Вуане Бэавоги вернулся в Тувелеу. Здесь все его уважают, удивляются его знаниям, хотя он и отказывается принимать участие в фетишистских праздниках.
Этому деревенскому скептику повезло больше, чем стрелку Ноэлю Акои: он живет без особых забот, воспитывая на свой манер внучат, целый рой которых всегда следует за ним, и присматривая за своим участком. Его изумляет паша аппаратура, особенно магнитофон, и он без конца расспрашивает нас о них, но не понимает ни нашего интереса к священному лесу, ни враждебного отношения знахарей к нам.
— Белые с их самолетами видят сверху все, что происходит, и знают уже все эти басни… Они не скрывают от нас своих секретов, мы должны открыть им наши.
К сожалению, не все тома разделяют эту точку зрения. Однажды вечером Зэзэ возвращается из очередного путешествия совершенно расстроенным. Даразу удалось убедить уже почти все население, что совершено грубое святотатство. Он уверяет, что мы засняли тайные обряды с единственной целью — открыть их женщинам и соседним племенам, что мы не сдержим ни одного из наших обещаний. Он хочет отстранить Зэзэ от участия в большой татуировке в Согуру и помешать нам присутствовать при этом обряде.
Искупительные жертвы и ритуальные приношения не умерили ярости наших противников, и я еще раз вспомнил предупреждение Проспера Зуманиги в Масента по поводу празднеств в Согуру.
…Чтобы видеть их, надо быть татуированным.
Мы не раз думали о том, чтобы пройти обряд инициации, и сегодня вечером решили сообща прямо поставить этот вопрос перед нашими друзьями-знахарями. Мы все хотим быть татуированными. Это испытание сблизит нас с тома и положит конец двусмысленному положению, которое становится все более тягостпым.
Как только Зэзэ и Вуане вошли в хижину, я решился:
— Ты говорил мне, что каждый мужчина, видевший Афви, должен быть татуирован. Мы тоже хотим быть такими.
Вуане остолбенел. Потом он взорвался:
— Это невозможно! Старик никогда не согласится!
Он даже не осмелился перевести мои слова.
Зэзэ положил руку ему на плечо, желая знать в чем дело. С первых же слов Вуане Зэзэ изменился в лице. Оба надолго застыли в молчании и ушли, не произнеся ни слова. Мы долго ждали их ответа, но они не возвратились.
Восемь дней подряд, утром и вечером, где бы мы ни встретились с Зэзэ или Вуане, мы заводили речь о татуировке.
Восемь дней подряд они вели нескончаемые разговоры со старейшинами деревни.