Священный любовник
Шрифт:
— Спасибо, и я прошу прощения, что вел себя так грубо. — Он замолчал. — И последнее… Я хочу поговорить с Кормией. Я сам ей все скажу.
— Как пожелаете. — Директрикс низко поклонилась. — Мне понадобится пара дней, чтобы подготовить ритуал…
— Просто дайте мне знать, когда соберетесь кого-нибудь прислать.
— Да, Ваша Светлость.
Когда она ушла, Фьюри посмотрел на белый пейзаж, и в какой-то момент, пространство изменилось у него перед глазами, картина полностью переключилось. Упорядоченные, бесцветные деревья и травы, которые выглядели так, будто были припорошены снегом, исчезли. Вместо них, он увидел
Позади каменного особняка, в котором он вырос, раскинулся огромный сад, размером около двух гектаров. Разделенному на сектора, с посыпанными гравием дорожками, саду предназначалось демонстрировать природную красоту и быть местом, где душа могла найти успокоение. Каменная стена, опоясывающая ландшафт, была отмечена по углам четырьмя статуями, отражавшими этапы жизни: младенец в руках отца, затем крепкий молодой парень, потом он же, держащий на руках ребенка, снова он, но уже постаревший и умудренный опытом, а за спиной стоял его повзрослевший сын.
Когда сад только создали, он был очень элегантным, настоящей достопримечательностью, и Фьюри мог представить радость своих родителей-молодоженов, когда они смотрели на все это великолепие.
Но ему не посчастливилось насладиться совершенством этой деликатной конструкции. В этом в саду он видел лишь хаос и запустение. К тому времени Фьюри был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что его окружало: клумбы, заросшие сорняками, скамейки, отражавшиеся в пруду, затянутом болотными водорослями, дорожки, покрытые сорной травой. Но больше всего его расстраивали статуи. Их опутал плющ, и каждый год он покрывал фигуры все более плотным слоем. Листья закрывали все больше и больше из того, что хотели показать всему миру руки скульптора.
Сад был отражением его семьи.
А он хотел все это исправить. Все.
После перехода, который чуть не убил его, Фьюри покинул полуразрушенный семейный дом. Он помнил этот момент так же ясно, как и этот убогий сад. В ночь его отъезда стояла полная луна, и в ее ярком октябрьском свете он паковывал старые, добротные вещи отца.
План у Фьюри был ненадежный: выйти на след, который его отец уже считал остывшим. Еще в ночь похищения Зейдиста было понятно, какая именно горничная украла младенца, и Агони, как любой отец, устремился по ее следам. Однако она была умна, и в течение двух лет он не мог обнаружить ничего конкретного. Следуя за слухами и сплетнями, Брат изъездил весь Старый Свет вдоль и поперек, пока, в конечном итоге, не обнаружил одеяльце Зейдиста в вещах женщины, которая умерла за неделю до этого.
Этот промах стал частью трагедии.
Именно тогда Агони доложили, что его ребенка забрал сосед и продал в рабство. Мужчина взял деньги и сбежал, и хотя Агони немедленно вышел на ближайшего работорговца, слишком уж много сирот и беспризорников покупались и продавались на этом рынке, чтобы отследить судьбу Зейдиста.
Агони сдался, вернулся домой и начал пить.
Так как Фьюри решил продолжить дело отца, то посчитал целесообразным одеваться в шелковые одежды старшего члена своей семьи. Это было важно. Бедному джентльмену было легче проникнуть в большие дома, где содержались рабы. В старых одеждах своего отца, Фьюри мог сойти за очередного, хорошо воспитанного бродягу, который зарабатывает себе на жизнь своим умом и обаянием.
В старомодном
Он знал, что его мать лежала в своей постели в подвале дома, потому что именно там она и жила в последнее время. Он также знал, что она не посмотрит на него, когда он войдет. Она никогда не смотрела, и он не винил ее за это. Фьюри был точной копией того, кого украли у нее, походка, манера разговаривать, то, как он дышит — все в нем напоминало ей о трагедии. Ее боль была настолько сильна, что она не осознавала нужды сына в ее внимании и заботе, не понимала того, что Фьюри был отдельной личностью, которую тоже разлучили с Зейдистом, что он оплакивал утрату не меньше ее, потеряв половину себя в тот самый момент, когда его брата забрали из дома.
Его мать никогда не прикасалась к нему. Ни разу, даже в его младенчестве, для того, чтобы искупать.
Постучав в дверь, Фьюри осторожно представился, прежде чем войти, чтобы она могла собраться с духом. Когда она не ответила, он открыл дверь и встал в дверях, заполняя проем своим огромным после изменения телом. Сообщив ей о своих планах, он не был уверен, что именно хотел услышать от нее в ответ, но она ничего не сказала. Ни единого слова. Она даже не подняла голову от своей изодранной подушки.
Он закрыл дверь и направился в покои отца.
Мужчина был в отключке, забывшись пьяным сном в окружении бутылок дешевого эля, которые ужерживали его в достаточно невменяемом состоянии, в котором он, по крайней мере, мог ни о чем не думать. После тщетных попыток разбудить его, Фьюри написал записку и оставил ее на груди отца, затем поднялся наверх и вышел из дома.
Стоя на полусгнившей, покрытой опавшими листьями террасе когда-то величественного дома, принадлежащего его семье, он прислушивался к ночи. Фьюри знал, что существует большая вероятность того, что он больше никогда не увидит своих родителей, и его беспокоило, что один единственный оставшийся доджен может либо умереть, либо покалечиться. И что тогда с ними станется?
Глядя на былое величие, он почувствовал где-то там, в ночи своего близнеца, который ждал, когда его, наконец, найдут.
Когда занавес молочных облаков сошел с луны, Фьюри попытался обнаружить в себе резерв внутренней силы.
Воистину, тихо произнес голос в его голове, ты можешь искать тысячу ночей, и даже найти дышащее тело своего близнеца, но уже сейчас понятно, что ты не сможешь спасти того, кто не может быть спасен. Тебе не по силам эта задача, и более того, твоя судьба распорядилась так, что ты постигнешь неудачу. Не имеет значения твоя цель, ведь ты несешь на своем челе проклятье эксайл дабл.
Вот тогда с ним впервые заговорил колдун.
Как только эти слова проникли в его сознание, и он почувствовал себя слишком слабым для предстоящего путешествия, Фьюри дал обет безбрачия. Глядя на огромный блестящий диск луны в сине-черном небе, он поклялся Деве-Летописеце, что будет держаться подальше от всего, что могло бы отвлечь его от цели. Он будет чистым и сосредоточенным спасителем. Он станет героем, который вернет своего близнеца. Целителем, который воскресит свое печальное, запутавшееся в беспорядке семейство и вернет ему прежнее здоровье и красоту.