Святая грешница
Шрифт:
— Бабка Калиновская бегает уже по лестнице святого Петра. — И голос у него задрожал.
Вот такой был Михал. Старался не показывать своих чувств, но сердце у него было мягкое. Брак с Мариолой с самого начала оказался недоразумением. Она жила с Артуром у родителей, все время шла речь о том, что они переедут к нам, но, когда это случилось, жизнь стала невыносимой. Ты ходил раздраженный. Тебе действовало на нервы и присутствие «этой женщины», пеленки в ванной и плач ребенка. В праздники она тащила Михала к своим родителям, а он хотел быть с нами. Родители Мариолы приглашали нас, но ты говорил: «ни за какие деньги». В памяти у тебя сидел прием после крестин Артура. Ты хорошо переносил
Мариола и Артур жили с нами полгода, потом она сказала, что ни дня больше не останется здесь. Она считала, что ты относишься к ней свысока, не можешь обмолвиться даже словом.
— Я с ней не разговариваю? — удивлялся ты. — А, собственно, о чем мне с ней говорить?
Я пробовала как-то смягчить ситуацию, но ничего не получилось.
— Постарайся быть с ней поприветливее, — просила я, — хотя бы из-за Михала.
— Пусть он ест это сам полной ложкой!
Вот уже поистине нелегкий у тебя характер. Мариола уехала в Анино, за ней — Михал. Она поставила условие: или он переедет, или развод. Ее можно было понять — хотела иметь рядом мужа. Я ездила туда, неизменно встречая холодный прием. Мне было все равно, самое главное — это Артур. Я с радостью общалась с ребенком, он мне напоминал маленького Михала. Когда ему исполнилось три года, взорвалась бомба: развод! Михал вернулся на Новаковского, а мне как-то в Анино не открыли дверь. С плачем я возвращалась на станцию. Михала тоже не пускали. Начался бракоразводный процесс с определением виновной стороны. Он тянулся бесконечно, а мы были отрезаны от ребенка. В конце концов Михал взял вину на себя. Суд назначил ему дни, в какие он может встречаться с сыном. Когда Михал являлся в Анино, то оказывалось, что Артура нет или что он болен и с ним нельзя повидаться. Я это очень переживала. Михал тоже ходил угнетенный. Мы скучали без ребенка. В итоге тебе осточертели наши постные физиономии, и ты решил взять дело в свои руки. Поехал в Анино и определил, каким образом мы будем контактировать с ребенком. Они согласились, но, когда Михал приехал, все началось сначала. Теперь ты сам ездил за ребенком. И несчастье обернулось счастьем: ты привязался к внуку. Артур перестал тебя бояться и, можно сказать, потихоньку начал ходить у тебя по голове. Ты привез ему из Англии железную дорогу. Все как настоящее, только в миниатюре: вагончики, рельсы, вокзал. К вам присоединился Михал, и вы часами играли, лежа втроем на полу. Глядя на вас, я чувствовала себя счастливой. Но потом Артура нужно было отвозить…
ЕГО я не видела уже шесть лет. Ушел из издательства. Прочитала в газете, что стал директором крупного объединения «Пресса». Иногда появлялся по телевидению или выступал на радио. Я ловила все это, охваченная тоской. Но не страдала. Мне было достаточно того, что он со мной в одном городе. Жив. Перед нашим отъездом в отпуск услышала в трубке его голос.
— Я хотел бы поговорить с пани Кожецкой.
— Это я. — Почувствовала, как все во мне оборвалось.
— Говорит Квятковский.
— Узнала, — сказала я, стараясь успокоиться.
— Могли бы мы с тобой встретиться?
— Хорошо.
— Когда?
— Это срочно? — задавая этот вопрос, я уже знала, что он бессмысленный.
— Я уезжаю.
От одного этого слова у меня закружилась голова. Только не это, подумала я. Это как смерть, о которой мне удалось забыть. Ведь в последние годы были только рождения… Моей веры, потом Артура и, наконец, покоя… А теперь вдруг… Не спрашивала, почему и куда он уезжает. Был июнь шестьдесят восьмого года.
— В кафе? — спросил
— Я приду к тебе, если ты один.
— Я один, но поменял квартиру.
Он открыл дверь. Меня ошеломило его изменившееся лицо. Наверное, потому, что он совершенно облысел. Мы смотрели друг на друга.
— Можно войти? — спросила я.
Он впустил меня. Квартирка была маленькая, с кухней в прихожей. Я увидела незнакомую мебель.
— Хочешь кофе, — спросил он.
Я неожиданно прижалась к нему. Чувствовала, как бьется его сердце. Приложила к груди свою руку. Минуту мы стояли так, в чужой обстановке. Кроме тесноты, было неуютно, как в гостинице.
— Ты давно тут живешь?
— Два месяца. Мне велели уезжать со дня на день.
— А что с прежней мебелью? — спросила я, чтобы как-то отвлечься.
— Я продал ее, тут бы не разместилась.
— А книги?
— Запаковал в коробки. Уже нет смысла распаковывать. Едут со мной.
— Когда?
— Через неделю.
Это был очередной удар судьбы.
— Почему ты позвонил мне так поздно? — неожиданно с обидой спросила я.
— Я позвонил, чтобы попрощаться.
— Хочешь пойти со мной в постель?
Он в молчании покачал головой.
— Хочешь кофе? — повторил он свой вопрос.
— А ты?
— Я тебя спрашиваю.
— Хорошо.
Я смотрела, как он суетится в этой кухоньке-прихожей. Из шкафчика над двухкомфорочной плитой достал чашки. Мы сидели, разделенные столом.
— Что будешь делать на Западе?
— По правде сказать, я уезжаю в Израиль, — ответил он. — Был евреем, стал коммунистом, потом хотел быть поляком, а теперь снова еврей. Может, стану там полицейским псом, это у меня получается лучше всего, будут меня напускать на арабов.
— Не говори так, — произнесла я.
Вдруг я вспомнила, как первый раз увидела его. Это произошло в заведении. Я спускалась по лестнице в том куцом платьице, а он стоял внизу, оперевшись на балюстраду, и с кем-то разговаривал. Повернул голову и посмотрел на меня. Я видела его лицо сверху, и показалось, что откуда-то знаю его. И неожиданно проблеск: скульптурная группа «Лаокоон»! В кабинете отца под стеклом висела большая ее фотография. Отец сказал, что скульптуру нашли в Риме. Я как бы слышала его голос, когда он рассказывал, что это произведение родосских скульпторов еще до нашей эры. Троянский прорицатель Лаокоон, возражавший против принятия подарка ахейцев [4] — деревянного коня, был задушен вместе с сыновьями змеями. Факты сохранились у меня в памяти, и тогда я подумала, что он похож на одного из этой скульптурной группы. Такая же поднятая голову и даже изгиб шеи, и взгляд человека, погибающего от удушья.
4
Так у автора. Согласно античному мифу, троянцы приняли деревянного коня за божественный дар и решили втащить в город. Лаокоон пытался остановить соотечественников, предсказывая, что конь принесет им несчастье. Но, поскольку боги уже предопределили судьбу Трои, Посейдон наказал жреца за вмешательство, послав из моря двух чудовищных змей.
— Что? — спросил он.
Я смущенно усмехнулась, как пойманная с поличным.
— Почему ты так на меня посмотрела?
— Я вспомнила тот момент, когда мы первый раз увиделись. А ты помнишь?
— Ты спускалась по лестнице.
Я закивала головой.
Он неожиданно взял меня за руку.
— Эльжбета, поехали со мной. — Эти слова звучали мольбой. Он вновь просил о том, что было невозможно.
— Я не могу. — Слезы навернулись у меня на глаза.