Святитель Лука. Факты, документы, воспоминания
Шрифт:
Известен всего один случай, когда больной ушел от него, не получив врачебной помощи. В Енисейске Войно-Ясенецкий заявил поранившемуся милиционеру: «Я коммунистов лечить не стану. Я исцеляю с помощью Господа нашего Иисуса Христа, а Вы в Него не верите».
Однажды в Симферополе супруга успешно прооперированного пациента, непременно хотела отблагодарить его и не уходила, постоянно повторяя: «Чем мы Вам обязаны?» Тогда святитель довольно резко ответил ей: «Вы обязаны мне досвиданием», – и сам вышел. Даже в годы голода, войны, смуты, когда его хотели отблагодарить продуктами, – он отказывался от таких даров, смиренно принимая скудную пищу, посланную Богом.
В этом была глубоко принципиальная позиция: его работа – не способ заработка,
Сострадание к пациентам
«Для хирурга не должно быть “случая”, а только живой, страдающий человек», – говорил хирург-святитель. В самом деле, пометки о характере и жизненных обстоятельствах пациентов встречаются во всех медицинских трудах В.Ф. Войно-Ясенецкого и особенно в его знаменитой монографии «Очерки гнойной хирургии», которая производит на читателя впечатление не только научного труда, но и задушевного разговора с мудрым доктором, всегда готовым помочь. Причем он не делал различия между крестьянами, мещанами, дворянами или совсем бесприютными людьми, теми, кого общество в те годы относило к отверженным.
Так, в «Отчетах о деятельности Переславской земской больницы» он постоянно указывал на то, что ему не хватает отделения для венерических больных: «Для венерических больных… на весь уезд нет ни одной кровати. Тяжкое сознание своей беспомощности, своей ответственности приходится испытывать нам, врачам, давая на дом ртутные втирания покрытому заразительными мокнущими папулами невежественному больному, которого так важно, так необходимо изолировать, которого так быстро и верно можно было бы вылечить внутривенным вливанием сальварсана… Это надо изменить, в таком положении нельзя оставлять имевших несчастье заболеть сифилисом…»
Он также считал необходимым присоединить к больнице отделение для родильниц. В то время большинство женщин рожали дома, более состоятельные люди могли пригласить на дом повивальную бабку или врача. Дома рожала и жена Валентина Феликсовича. Поэтому здесь речь шла о женщинах, которые были вынуждены скрывать свою беременность или находились в таких условиях, где не было предусмотрено даже самой примитивной акушерской помощи. В отношении к людям, обществом отверженным, будущий святитель намного опережал свое время. Порой его слова звучат как евангельское напоминание: «Нельзя отказать в приеме беременной арестантке, городской прислуге, безприютной городской жительнице, прохожей женщине».
Он не только оказывал своим пациентам медицинскую помощь, но и в тяжелые годы, например во время гражданской войны, буквально спасал жизнь. В Ташкенте во время мятежа Туркестанского полка против советской власти он добросовестно лечил раненых красноармейцев, поступавших в хирургическое отделение городской больницы, но помог и раненному в грудь и голову казачьему есаулу Комарчеву. Сделал ему несколько операций по извлечению осколков, прятал у себя дома, а потом помог выбраться из Ташкента. Случай с есаулом стал известен, и на хирурга Войно-Ясенецкого донесли, он едва не попал под расстрел. По Божией милости будущий святитель остался жив, но на его жену Анну Васильевну, больную туберкулезом, это произвело такое впечатление, что ее состояние вскоре ухудшилось, и она угасла за несколько дней. Валентин Феликсович сам сидел у постели умирающей, делал ей обезболивающее, читал по ее просьбе Новый Завет. Но этой пациентке он помочь не смог…
И тогда, и позднее доктор считал, что бороться за жизнь больного нужно до конца. Ни при каких обстоятельствах врач не должен изменять этому правилу.
«Ночь ли, день ли воскресный, находится ли врач в очередном отпуске или болеет, – ничто не освобождает его от обязанности явиться немедленно в отделение, если это необходимо для спасения пациента. Этот строго заведенный порядок профессор и сам выполняет без малейшего ропота. Какой бы ни был церковный праздник, – вспоминает доктор Левитанус, – какую бы службу ни служил он в церкви, но если дежурный присылает шофера с запиской о том, что нужна профессорская консультация, Войно тут же поручает литургию другому священнику и незамедлительно выезжает к своим больным».
Его невестка Мария Кузьминична рассказывала, как в Ташкенте доктор Федермессер однажды, докладывая о смерти больного с абсцессом, добавила: «Он все равно был обречен». И тут разразилась буря. Величественный и невозмутимый Войно-Ясенецкий буквально взревел: «Вы не имели никакого права останавливать борьбу за жизнь больного!.. Даже думать о неудаче не имели права! Только делать все, что нужно!»
Сам он без раздумья брался оперировать пациентов, которые, по общему мнению, были обречены, – и иногда удавалось спасти еще одну жизнь.
Случаи гибели больных после операции, неизбежные для каждого хирурга, будущий святитель переживал чрезвычайно тяжело. Акушер-гинеколог Антонина Алексеевна Шорохова, работавшая в Ташкенте в дореволюционные годы с В.Ф. Войно-Ясенецким, вспоминала: «Валентин Феликсович болел душой за каждую свою неудачу. Однажды, задержавшись на работе, когда все врачи уже покинули больницу, я зашла зачем-то в предоперационную хирургического отделения. Внезапно из открытой двери операционном до меня донесся “загробный” голос: “Вот хирург, который не знает смертей. А у меня сегодня второй…” Я обернулась на голос и увидела Валентина Феликсовича, который пристально и грустно глядел на меня. Поразила его угнетенная поза: он стоял, согнувшись и упираясь руками в край операционного стола. На столе лежал больной, умерший во время операции…»
Он был человеком чрезвычайно требовательным к себе. Минна Григорьевна Нежанская, медсестра Ташкентской городской больницы, сказала встречавшемуся с ней М.А. Поповскому: «В делах, требовавших нравственного решения, Валентин Феликсович вел себя так, будто вокруг никого не было. Он всегда стоял перед своей совестью один. И суд, которым он судил себя, был строже любого трибунала».
Почему же коллеги иногда считали профессора жестким человеком? Валентин Феликсович, великолепный диагност, нередко говорил неизлечимому больному, сколько дней ему осталось жить. В тяжелых случаях владыка Лука не скрывал от своих хирургических больных возможность неблагоприятного исхода. Как православный христианин, намного опередив развитие биоэтики, он утверждал всегда, что больной должен знать об этом, чтобы достойно подготовиться к смерти, исповедоваться, принять причастие. В то же время он советовал молодым коллегам: «Приступая к операции, надо иметь в виду… человек в смертельной тоске и страхе, сердце у него трепещет не только в прямом, но и в переносном смысле…»
Иногда суровый прогноз не сбывался. М.А. Поповский записал рассказ печника из селения Большая
Мурта в Красноярском крае Ивана Яковлевича Автушко, у которого на четвертый день войны случилось прободение язвы. Печник сам прошел три километра до больницы и с болями лег на крыльце, не решаясь рано утром беспокоить главного врача. В восемь часов вышел из рощи старик с белой бородой (Автушко так и не узнал, кто это был, называл доктора «старик-старичок» и вспоминал, что он утром всегда в роще молился, поставив иконку на пень). Хирург осмотрел его и сказал, «как филин буркнул»: «Такого одного из тысячи удается спасти. Ты погиб». Но все же стал оперировать, сделав спинномозговую анестезию, потому что печник вспоминал, что все видел: как живот резал, как кишки вынимал… «Спасибо этому старику, спас он меня. Жизнь он мне установил. Хотел я его подкормить маленько. Старик этот здесь голодовал». Автушко всю жизнь жалел, что не купил «старику-старичку» десяток яиц, чтобы подкормить его.