Святополк Окаянный
Шрифт:
Перед самым отплытием отрада Путяты на берегу появился Добрыня:
— Заходи сверху крепости. Только что оттуда воротился мой лазутчик, он сказал, что тысяцкий Угоняй ездит верхом по городу и кричит: «Лучше нам умереть, чем дать своих богов на поруганье!» Первым делом хватай Угоняя и всех его поспешителей. Вяжи их и отправляй сюда ко мне. Лишим бунт головы, он сам погаснет. С тобой вот Олфим пойдет, покажет двор Угоняя. Я заутре снизу зайду, если тебе тяжело станет.
Прежде чем переправляться, зашли далеко вверх против течения, потому как наверняка
А отряд пешим уже подошел к верхним воротам крепости.
— Кто такие? — раздалось с приворотной вежи [38] .
— Ослеп? Свои. Вам в подмогу.
— A-а. Это хорошо, это в самый раз.
Заскрипев, ворота открылись. Приворотную стражу тут же повязали, в воротах поставили своих.
Ночью Угоняй уже не ездил по городу, а, собрав у себя в доме вятших [39] людей, спросил: «Как быть дальше?» Все понимали, что против великого князя им не устоять, а поэтому надо искать союзников.
38
Вежа — башня, сторожка; палевой шатер (шалаш).
39
Вятший (вящий) — знатный.
— Надо послать во Псков, это наш младший город, он всегда поддержит.
— И ладожан подымать надо.
— А я думаю, надо отложиться от Киева. Что ни год — две тыщи гривен ему отдай. А за что?
Угоняй, сам того не ведая, облегчил ростовцам захват своей усадьбы, с вечера распорядившись запереть цепняков в сарай, чтобы вятшие свободно в дом проходили.
И у него глаза на лоб полезли, когда он увидел на пороге Путяту. Не менее тысяцкого были поражены и вятшие, сидевшие по лавкам.
— Мир честному дому, — сказал Путята? — Как славно, что все в сборе. Ни за кем бегать не надо.
А из-за его спины чередой появлялись воины, заполняя горницу.
— Что ж вы без посадника вече затеяли, — продолжал Путята, подходя к Угоняю. — Нехорошо, нехорошо.
— Эй, кто там! — вскричал наконец Угоняй, обретя дар речи. — Петрила, почему пустил чужих?
— Ах, это был, оказывается, Петрила. Зря зовешь его, Угоняй, он засунул себе в рот кляп, не хочет говорить. А вы, я вижу, тут шибко разговорчивые собрались.
И неожиданно, оборвав себя на полуслове, Путята приказал:
— Вязать всех!
Вятшие повскакали с лавок, но тут же были похватаны ростовцами.
— Люди-и-и, — заорал кто-то из них. — Измена-а, лю…
Ему заткнули рот, а заодно заткнули и остальным.
— Всех на берег и к Добрыне, — приказал Путята.
Услыхав это, замычал, завыгибался связанный Угоняй, пытаясь вытолкнуть изо рта кляп.
— Ишь как обрадовался, — съязвил Путята. — Живо, живо на берег голубчиков.
Никто из связанных вятших не хотел идти своими ногами. Их ростовцы ставили, а они
— Ну что ж, — вздохнул Путята. — Волоките их как падаль, чай, не князья.
И ростовцы поволокли вятших за ноги. Просчитав затылками или носами все порожки и ступеньки, многие обрели ноги и согласились идти. Лишь Угоняй продолжал извиваться, дергаться и мычать.
— Да тресните вы его по башке.
Угоняя треснули, он успокоился. Затих. И его пришлось тащить как мешок с пшеном, кинув на плечо ражему ростовцу.
И хотя захват Угоняя с вятшими прошел вроде тихо, однако шила в мешке не утаишь. Видно, кто-то из слуг разнес по улице эту весть. И вот уж забегали сотские, десятские, скликая свои сотни и десятки, да не с пустыми руками, с оружными.
Пришлось ростовцам взяться за оружие. Поскольку их оказалось намного меньше, чем новгородцев, Путята приказал держаться кучно, успев послать человека к Добрыне: «Поторопи его, скажи: нам туго».
Добрыня высадился со своей дружиной ниже по течению и велел зажечь крайние дворы. Огонь, которого пуще всего боялись новгородцы, сразу отрезвил их.
— Братцы, пожар!
Все кинулись врассыпную: кто тушить пожар, кто спасать свой двор. К Добрыне явились выборные с повинной и просьбой не дать заняться всему городу.
— Прости нас, Добрыня Никитич, нечистый попутал.
— Ваш нечистый у меня в порубе уже сидит.
Пожар тушили всем миром, даже иные ростовцы помогали воду таскать. Еще тлели головешки, когда Добрыня велел собирать сызнова раскатанный храм.
Мало того, киевляне начали рубить и разбивать идолов. С Перуном то же решили сотворить, что и с киевским. Его свалили, поволокли к реке. Вслед бежали плачущие женщины, умоляли Добрыню:
— Пожалей бога нашего, Добрыня Никитич! Не гневи его.
— Какой он бог, если вас оборонить не смог.
Так и сбросили Перуна в Волхов, он поплыл вниз и, доплыв до мостовой опоры, зацепился за нее. Народ закричал, завыл:
— Не хочет, не хочет нас покидать!
Эта история с зацепкой, по рассказам очевидцев, разрослась до того, что многие клялись, что Перун-де кинул палицу на мост. Хотя ничего он и не кидал, а это киевляне, взобравшись на опору, отталкивали идола баграми. Но нашлись такие, кто слышали даже, что сказал Перун, кидая палицу: «Это вам, славяне, чтоб драться вам меж собой до скончания града вашего».
Немедленно во все концы Новгорода помчались дружинники и бирючи сгонять народ к реке — креститься. Но если в Киеве всех гнали гуртом без разбора, то здесь епископ велел разделить мужчин и женщин. Стыда их ради…
Пусть мужчины раздеваются и идут в воду выше моста, женщины — ниже. Отец Стефан и Неофит должны были крестить женщин, а сам епископ — мужчин.
— Тут кое-кто упирается, говорят, что уже крещеные.
— Проси крест показать. Коли с крестом, отпускайте. Мы уж сотни две окрестили. А креста нет, пусть лезет в воду. Ну, сыны мои, починайте с Богом. Не томите народ.