Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения
Шрифт:
Наученный горьким опытом борьбы с непокорными вятичами, Владимир заставил булгар принести клятву: «Тогда не будет меж нами мира, когда камень начнет плавать, а хмель тонуть!» Конечно, булгары приняли такой подарок киевского князя с благодарностью. А вот торки остались обиженными. Владимир собрал вождей торков на совет. Разговор был коротким: идем на хазар! Обиженных булгар за спиной оставлять нельзя, можно домой не вернуться. Торкам было все равно, как станет возвращаться в Киев Владимир, они хотели одного — получить
Но громить Итиль, как сделал когда-то его отец, Владимиру не пришлось. Еще на подходе к Хазарии к нему прибыли послы эмира Хорезма. Сообщение их было не слишком приятным — эмир воспользовался возможностью и взял земли хазар под себя, Итиль полностью подчинился Хорезму. Ширваншах заступаться за хазар не стал. Это был уже новый поворот. Воевать с эмиром Хорезма себе дороже, это не едва оживший Итиль, даже если Хазарию отобьешь, то Хвалисское море после того будет закрыто. Чего ради тогда и Хазарию воевать, да и Булгарию тоже? Но эмир не угрожал войной, наоборот, он предлагал заключить мир! А чтобы русичам и их союзникам торкам не обидно зря далеко ходить, Хазария заплатит дань, но только один раз.
Владимир смотрел на послов эмира и прикидывал выгоды, какие получит от союза с эмиром Хорезма, практически державшим теперь Хвалисское море и выход в него по Итилю. Получалось, что большие, чем если все же нападет. Князь согласно кивнул:
— Только пусть моих союзников не обижает. Торкам одной дани мало…
У старшего посла чуть заметно дернулась вверх бровь. Киевский князь не так глуп, чтобы ожидать дань для кочевых торков каждый год. Чего же он хочет, что задумал? Владимир улыбнулся:
— Мне не нужно от эмира ничего, кроме дружбы. А вот торкам отдайте то, что не нужно вам.
— Что? — все же не удержался посол.
— Степь им нужна, коней своих пасти! А продавать вам же и станут. Городов не тронут, не в том их интерес.
Хорезмиец смотрел на киевского князя и думал о том, насколько хитер этот русский барс, сын великого полководца князя Святослава! В отца пошел, только отец больше воевал силой дружины, а этот, похоже, умом берет! Склонил голову:
— Мы передадим эмиру твои речи, князь.
Владимир кивнул, соглашаясь, но все же заметил:
— Мне здесь стоять, ответа дожидаясь, или… — что или не договорил, но направление взгляда не оставляло сомнений, что пойдет на Итиль. Конечно, эмиру было совсем ни к чему появление русских ладей у стен Итиля, посол кивнул:
— Ответ будет завтра.
Хотя эмир не оговаривал с послом такой возможности, но всегда твердил, что в Хазарии его интересуют только сами города и торговый путь по Итилю, остальное может пропадать пропадом. Зачем же пропадать — решил посол и согласился с требованием Владимира. Торки тоже. Договорились о послах в Киеве для подтверждения обоих договоров — и с эмиром, и с булгарами.
Владимир
На обратном пути Добрыне донесли, что в Новгороде его ждет желанный гость. В Ладогу вернулся приемный сын Владимира Олав Трюггвасон. Услышав это имя, князь сначала нахмурился:
— Чего надо этому предателю?
Добрыня усмехнулся:
— Князь, он ничего против тебя и не сделал.
— Ага, только с Мешком породнился! Пошел в зятья к моему врагу!
— Взял в жены дочь твоего врага. Велика беда! Он и дня у Мешка не жил, к тому же овдовел и теперь вольный.
Было заметно, что Владимира очень волнует судьба непутевого норвежца, но он делал вид, что не интересуется Олавом. Все же не удержался и проворчал:
— И что делает этот вольный?
Добрыня захохотал:
— А побережье грабит! Собрал таких же вольных и свирепствует в датских водах. Владимир, а ведь он готов вернуться, если примешь…
Князь не смог сдержать довольной улыбки, но постарался скорее спрятать ее от Добрыни.
— Чего он со своими головорезами в Киеве делать будет? Я от одних с трудом избавился.
— Зачем в Киеве? Пусть побережье и хранит.
— Да ведь к нам никто не лезет? — подивился князь.
Добрыня вздохнул:
— Не скажи… Все ближе и ближе к Ладоге снова подбираются. И эстов грабят без разбора. Твоя же дань в чужие руки уходит.
Владимир кивнул:
— Да я его уже давно простил. Глупый он был, еще молодой…
Добрыня в усы проворчал:
— И ты не лучше…
— Я?! — Владимир всегда загорался, как сухая трава. — Олав сам уехал, я его не гнал!
Дядя внимательно посмотрел на племянника, точно прикидывая, стоит ли говорить то, что думает. Тот понял, потребовал:
— Ну говори уж все, говори!
— Ты! — разозлился Добрыня. — Ты глупый! Всем наветам верил, всех ненужных людей слушал.
— Каких это? — изумился князь.
— Тебе говорили, что Олав к княгине в дружину перейти хочет?
— Говорили.
— Поверил? Ну скажи, поверил?
— А с чего было не верить? Каждый день с Рогнедой беседы вел, ходил за ней точно привязанный.
— Да ведь она его своим сыном считала!
— Хорош сын, чуть младше матери! — фыркнул Владимир.
— Не его в том вина. Э-эх! И Рогнеду с сыном прогнал. Столько лет в лесу сидит!
— Ну ты мне поговори! — взъярился князь. — Она ведь убить меня хотела!
— А почему — спросил?
— Нет! И не стану этого делать! — сказал, как отрезал и больше разговаривать не стал. Добрыня со вздохом посмотрел вслед племяннику. Всем хорош князь, а счастья нет. Кто знает, как его добиться, этого счастья?