Святослав
Шрифт:
И мама все чаще плакала по ночам.
А потом одним страшным утром мир мальчика перевернулся. Утром он пришел пожелать царственной матушке доброго утра — и пришел в опустевшую, перевернутую вверх дном опочивальню, по которой бродили хмельные императорские гвардейцы… Константин в ужасе убежал в спальню. ЭТО случилось с мамой. Рядом больше не было никого. Наверняка мальчик плакал. Наверняка шептал, кусая шелковые простыни, захлебываясь слезами: «Почему, почему, почему?». Остался ли к этому времени рядом кто-нибудь, способный объяснить: причиной всему — пурпур. Пурпур дворцовых сводов, пурпур плаща и сапог правящего императора, символ безграничной власти цесарей. Пурпур превратил безобидного, в общем-то, пьянчугу и дебошира в мрачного маньяка. Пурпур, лежавший сызмальства на плечах Константина, ослепил Александра, заставляя видеть в родном племяннике не человека, не перепуганного малыша — ценную добычу, дичь, пушного зверька. И пурпур погубил его.
Александру
После быстротечной, тяжелой болезни самодур и тиран завершил свое недолгое беззаконное царствование. Вновь рыдали колокола святой Софии, а в гавани вернувшаяся из ссылки Зоя уже сходила на берег с корабля боевого адмирала Романа Лакапина.
В тот же день адмирал был объявлен опекуном малолетнего государя. Через шесть лет он становится тестем Константина, а затем и соправителем, императором Романом I. Цареградский пурпур жадно вцепился в очередную жертву, пребывавшую, словно человек в последней, предсмертной стадии бешенства, наверху блаженства.
У многодетного адмирала было четыре сына. Став императором, морской волк, недолго думая, венчал Христофора, Стефана и Константина на царство, в качестве соправителей, а четвертого, Феофилакта, сделал патриархом. В ромейской державе оказалось аж пятеро государей, и Рожденный в Пурпуре во всех документах числился лишь четвертым. Сама держава превратилась в семейное владение Лакапинов. Багрянородный неудачник оказался пленником в собственном дворце. Его единственным утешением стали книги огромной дворцовой библиотеки и алкоголь. Пока тесть водил флот на арабов, устраивал династические браки внучкам, принимал послов, несчастный зять просто потихоньку спивался. Вино и книги помогали ему уйти в призрачный мир от чудовищной реальности, пропитанной пурпуром…
В 938 году у Константина и Елены Лакапиной родился сын, в честь деда названный Романом. Польщенный старый моряк объявил маленького тезку наследником и передвинул его отца с четвертого места в перечнях соправителей на второе. Не иначе, отношения в некогда дружной семье бывшего адмирала основательно разъело пурпуром.
И новое решение главы семьи отнюдь эти отношения не укрепило, наоборот. Взбешенные сыновья Лакапина свергли отца и сослали на пустынный скалистый остров в Средиземном море, под носом у пиратов, которых он когда-то успешно топил. Тихого пьяницу и книгочея в расчет не приняли, а зря. Очень скоро от грызни вероломного семейства заболела голова у всей столицы, не говоря про придворных и в особенности гвардию. Для гвардейцев родившийся и выросший во дворце Константин был гораздо притягательней, чем связанное с флотом, чуждое миру дворца семейство Лакапинов. И, кроме того, у Константина имелось еще одно неоспоримое преимущество: он был один, а не четверо. Кто не пытался исполнять приказы хотя бы двух не ладящих друг с дружкой начальников, тому не понять, КАКОЕ это было преимущество!
И вот уже гремит под пурпурными сводами: «Константин! Константин цесарь! Константин Рожденный в Пурпуре!». И очумевших Лакапинов, скрутив, волокут из опочивален во двор, нарочито долгой дорогой, чтоб успели споткнуться об трупы всех своих верных сторонников, разглядеть в полутьме озаренных факелами коридоров подленькие ухмылки и лицемерно-постные мины всех, кого считали таковыми. А там, на ступенях, болезненно морщась и щуря близорукие глаза, их тихий чудачок-зять читает при свете факела в лапе дюжего гвардейца:
— …Как бесчестных и недостойных… презревших и обязанности подданных, и долг сыновний… стыд людской и страх божий… почитать низложенными и лишенными … сослать…
Неведомо, сам ли Константин или кто-то из его советников был автором мрачной шутки: свергнутых Лакапинов отправили на тот же остров, куда они сослали отца. Отца, которого почтительный зять и не подумал вернуть из ссылки. Можно представить, что сказал старый моряк сынкам при встрече!
Но его понять можно. Куда сложнее понять Константина. С самого детства он видел, как цареградский пурпур, словно отравленная рубаха Несса, сгубившая великого Геракла, сводил с ума, ослеплял, и, наконец, убивал тех, кто к нему прикасался. Злобная улыбка дяди и его ужасная смерть. Роман, из честного моряка превратившийся во мрачного властолюбца, и переставшего доверять под конец даже родным сыновьям. Сами эти сыновья, свергшие и заточившие на пустынном острове собственного отца… Безумие и бесславная, страшная смерть — вот что нес своим жертвам отравленный пурпур Византии, и кто-кто, а Рожденный в Пурпуре должен был видеть это. Вероятно, ему, как многим книжникам, казалось, что он-то может все исправить, при нем-то все встанет на свои места, ведь он столько читал, столько знает!.. Он вновь превратит державу в достойную наследницу великого Рима, как при Юстиниане!
Государь — наконец-то полновластный государь! — мечтает, а евнухи застегивают под его горлом пряжку пурпурной мантии, и вокруг кипит пурпур, пурпур факелов и маслистых луж, растекшихся из-под еще не убранных трупов, и пурпур сводов, и пурпур отражающих свет факелов глаз придворных, собравшихся приветствовать императора…
Пройдет насколько лет, и сын, любимый, единственный сын Константина Роман, окутанный слепой любовью матери — единственная память об ее сосланном отце! — и не чувствуя твердой руки родителя, соскользнет на кривую дорожку Александра, Михаила и многих иных не сумевших повзрослеть владык. Пока Константин пишет для него тома наставлений — «Управление», «Дворцовые церемонии» и еще 51 не дошедший до нас том, — юный государь чередует пиры с охотами, и ищет приключений в темных переулках портовых кварталов. От пиров в дворцовых палатах — к гулянкам в тавернах и на постоялых дворах, к загулам в грязных кабаках и притонах столичного дна. Там, на дне, он и встречает свою судьбу — совсем юную, но уже опытную Анастасо. Вскоре Константинополь узнает — наследник престола женится. Роман делает лишь одну уступку сраженным родителям — невеста пойдет к алтарю не под своим, очевидно, чересчур известным в городе именем. Отныне она — Феофано. Уж не вспомнил ли образованный свекор Феодору, супругу Юстиниана Великого, также смолоду приобщившуюся к «древнейшей профессии»? Если да, то сравнение было неудачным. Феодора поднялась, Феофано подняли. Феодора была умна и практична, и искала мужчин ради власти, добившись же любви самого влиятельного мужчины в империи, стала ему верной спутницей и надежной опорой. Для Феофано, как мы еще увидим, титул и власть императрицы были лишь игрушкой, средством удовлетворения все новых и новых капризов и прихотей. Не говоря уж о том, что сам Роман ни в малейшей степени не походил на умнейшего, волевого, трудолюбивого Юстиниана.
Таков был жизненный путь человека, к которому ехали Ольга и ее сын. Он не остался в памяти потомков, как воитель или законодатель. Рожденный во дворце, он покидал его едва ли не только в грезах. Никогда не стоял он во главе войска или флота, и все его свершения были в дворцовых стенах. Сочинение многотомной энциклопедии для сына (который ее так и не прочел), безуспешная война с коррупцией дворцовых чинов, создание византийской табели о рангах…Это да горькие письма малочисленным друзьям, таким же затворникам и книжным червям, в которых полновластный владыка жалуется цитатами из самых тоскливых псалмов Ветхого Завета на одиночество — вот все, чем остался в памяти потомков Рожденный в Пурпуре.
3. Царь городов, Город царей
Старый сокол Царьград пролетает,
Царьград-город клянет-проклинает:
Есть в Царьграде серебро и злато,
Есть, что есть, что пить,
Есть и в чем ходить,
Только людям нету в нем отрады!
Константинополь встретил русское посольство неласково. Вспомним, как Ольга зло поминала цесарю: «Постоишь, как я у тебя в Суду». Видать, долгими показались Ольге дни и недели, может быть — месяцы ожидания в цареградской гавани. Пекло Солнце, парили гнилые воды Суда, сточной ямы исполинского средневекового мегаполиса, куда клоаки и дождевые потоки смывали всю его скверну. Язычникам ароматы порта могли навевать мысли о сказочной Смородине — реке, отделявшей мир людей от владений Кощея, Чуда-Юда и прочей нежити. Название Смородина в переводе на современный язык как раз и означает — смрадная. Можно вообразить себе угрюмых варягов, преющих на часах, в раскаленных южным солнцем доспехах. Можно представить себе глазеющих на северных варваров ромеев — жгучую смесь обезьяньего любопытства южной толпы и крысиной порочности столичной черни. И посреди жара, тяжелой душной вони, галдежа смуглых зевак — отрок Святослав, молодой пардус-гепард в деревянной клетке ладьи.
Изредка, наверное, княжеское семейство выпускали в город, словно узников на прогулку. Русов в городе должен был сопровождать императорский чиновник, — царев муж, как говорили они — на этот раз выполнявший обязанности скорее гида, чем обычного полуконвоира-полузаложника при опасных чужаках. Мы не знаем, выходил ли Святослав на эти прогулки. Дело в том, что перед входом в город у русов отнимали оружие. Вспомните, что меч был почти вместилищем души воина-руса, его вторым «я», мечом благословляли его при рождении, мечом опоясывали по достижению совершеннолетия, меч клали с ним в могилу. Не всех рабов на родине Святослава унижали, лишая оружия. И если подданные цесарей не носили оружие, то при чем тут русы? Неужели, приехав в страну рабов, воин должен превращаться в одного из них?