Святославичи
Шрифт:
* * *
На празднование Пасхи в Чернигов приехало все семейство Всеволода.
Княгиня Анна, два месяца тому назад родившая дочь, сразу поделилась с Одой этим радостным событием. Крошку-княжну, нареченную Евпраксией, оставили на попечение кормилицы в Переяславле. Анна слегка располнела, у нее стала более выпуклая грудь, однако талия у половчанки осталась такой же тонкой, а движения по-прежнему были легки и грациозны.
Янка, которой вот-вот должно было исполниться восемнадцать, была одного роста с мачехой
Младшая дочь Всеволода в свои пятнадцать лет стала настоящей красавицей. Прямым носом, красивым росчерком губ, изгибом бровей и вьющимися светлыми волосами Мария больше походила на гречанку, нежели на славянку. Она держалась уже по-взрослому, реже смеялась над шутками двоюродных братьев, чаще улыбалась тихой загадочной улыбкой. А синие глаза ее с такой же любовью глядели на Романа, как и в первую их встречу.
Роман и Мария все время норовили где-нибудь уединиться. Они не могли наговориться и насмотреться друг на друга перед предстоящей долгой разлукой: Мария знала, что Роман скоро отправится в Тмутаракань. Взрослые старались не мешать им. Святослав с шутливой серьезностью называл Романа и Марию «князь и княгиня тмутараканские». Ни Святослав, ни Всеволод не делали тайны из того, что через год-два намерены сочетать своих детей браком.
Однажды вечером Ода сидела в своей светлице с княгиней Анной, обучая половчанку игре на лютне. К ним зашел Олег, которого Ода через Регелинду с умыслом пригласила к себе.
Олег мог похвастаться перед женой Всеволода большим запасом половецких слов, услышанных им от отца. Святослав даже познакомил Олега с пленным ханом Шаруканом. Олег несколько раз беседовал с пленником, в душе невольно восхищаясь его стойкостью.
Вот и теперь, когда Анна стала расспрашивать его о Шарукане, Олег сказал ей о том, что хан упорно отказывается от хлеба и каши, но ест только мясо и сыр.
– Шарукан не желает присутствовать на пирах у моего отца и не видится со своими беками, тоже томящимися в плену, считая их трусами, - рассказывал Олег половчанке.
– Шарукан не скрывает того, что, получив свободу, предпримет новый поход на Русь.
– Неужели Святослав, зная об этом, намерен отпустить этого злодея!
– возмутилась Анна.
– Самое лучшее - это казнить Шарукана!
– Мой муж ждет выкуп за хана, - промолвила Ода, - а за мертвеца он ничего не получит.
– Можно взять за Шарукана выкуп, а потом выслать за ханом погоню и убить его, - не унималась Анна.
– Такой зверь, как Шарукан, все равно не оценит благородство русичей.
Олег был удивлен и даже возмущен столь низменными и коварными помыслами красавицы Анны.
Он спросил половчанку, не жаль ли ей Шарукана, ведь он одного с ней племени?
Анна презрительно скривила губы и ответила:
– Я теперь христианка, какое мне дело до этого нехристя! Ода видела по глазам Олега, что он разочарован молодой Всеволодовой супругой, и взглядом сказала ему: «Чего ты хочешь от половчанки? Коварство у них в крови!»
– Ты знаешь, - обратилась она к пасынку, - оказывается, у половцев в обычае, что тесть берет в жены невестку,
Половчанка закивала своей красивой головой в белом убрусе.
– У нас еще младший брат может стать мужем жены внезапно умершего старшего брата, - добавила Анна, переводя взгляд с Олега на Оду.
Ода старалась по лицу Олега прочесть его мысли. Княгиня видела, что он догадался, к чему она клонит, но определить его отношение к услышанному затруднялась. Олег прятал глаза, а его слова и вовсе озадачили Оду.
– Не христиане у язычников, а, наоборот, язычники у христиан должны обычаи перенимать, - промолвил Олег.
* * *
Изяслав сел в Киеве 2 мая, в день святого Георгия. Под перезвон колоколов вступил великий князь, сопровождаемый польской дружиной, в свой стольный град.
Изяславу казалось, что перехитрил он своих братьев, пообещал им не мстить киевлянам за причиненный ущерб, а сам послал впереди себя сына Мстислава с лихой его дружиной, повелев ему розыск учинить и зачинщиков смуты в поруб посадить. Переусердствовал Мстислав, казнил семьдесят киевлян по наветам, а еще больше ослепил, показав на деле свою лютость. Изяслав воспринял эту жестокость как должное, даже не поругал его за это. Два дня свирепствовал в Киеве Мстислав, дружинники его врывались в дома горожан, переворачивая все вверх дном: искали расхищенное княжеское добро.
Вступивший в свой дворец Изяслав увидел повсюду груды мехов, ковров, тканей, блюд, чаш серебряных и прочего добра, сваленного прямо на полу расторопными гриднями. Поговаривали, будто люди Мстислава при этом и себя не обидели.
Сидя на троне, который тоже отыскали у какого-то лавочника в подвале, великий князь надменно взирал на согбенные спины бояр, вновь просившихся к нему в дружину.
– Не вижу средь вас главного запевалу Зерновита, - промолвил Изяслав.
– Где он прячется? Отвечай, Коснячко.
Коснячко выступил вперед.
– В Чернигове Зерновит обретается, княже, - сказал он.
– От ран тяжких все никак отойти не может. В сече под Сновском поганые сильно его поранили.
– То ему воздаяние за дерзость его!
– проговорил Изяслав.
– Я слышал, и ты, воевода, в той битве участвовал?
– Было дело, - ответил Коснячко, - отпираться не стану.
– Неужто и вправду больше трех тыщ степняков тогда посекли да полторы тыщи в полон взяли, как Святослав хвалится?
– Истинно так, княже.
– Чего же тогда у Святослава не остался, коль он такой удалец?
– Дед мой и отец родились и жили в Киеве, - молвил Коснячко, - здесь могилы всех моих родственников. Не могу я от всего этого отречься, княже. А в Чернигове я не Святославу служил, а земле Русской, боронил ее от поганых.
– Не серчай, князь. С повинной мы к тебе пришли.
– Хоть и хорош град Чернигов, а Киев лучше!
– Забудь обиды, Ярославич, - вразнобой заговорили бояре.
– Ну так и быть, прощаю я вас, неразумных, - не скрывая гордого самодовольства, промолвил Изяслав, - ибо дружбу помню, а зло забываю. Отец еще завещал мне повинившихся прощать.