Святославичи
Шрифт:
– Повторяю тебе, неразумному, второе лето в Новгородской земле недород, - устало промолвил Глеб, нервно покачивая ногой, - народ озлоблен…
– А лихвари и бояре после твоих запретов?
– вставил Ян Вышатич.
– Эти потерпят, - лениво отозвался Глеб, - не на ихней шее хомут.
Боярин недовольно хмыкнул.
– Батюшка твой велел мне… - начал было он, но Глеб прервал:
– Батюшке я все в грамоте отписал, и грамота сия уже в пути.
– Значит, отказываешь Чернигову в дани, князь?
– повысил голос Ян Вышатич, барабаня пальцами по столу.
– Сколь мог, дал, а больше не взыщи, боярин.
Недовольный
Глеб усмехнулся.
[131] Гридничий - предводитель младшей дружины князя.
«Иди, жалуйся!» - подумал он.
Епископ новгородский Феодор с вокняжением Глеба в Новгороде не мог нарадоваться на молодого князя, видя его почтение к Церкви, знание священных текстов и греческого языка. До Глеба епископ-грек мог разговаривать на родном языке лишь с келарем Софийского собора Миной да еще с редким торговым гостем, добравшимся из Царьграда до новгородского богатого торга.
Подворье епископа порадовало зоркого на глаз боярина добротностью каменных построек, чистотой, крепкими запорами на клетях и медовушах.
«Видать, есть что оберегать! Да и по рожам челядинцев видно, что сытый стол у епископа».
Владыка Феодор не скрыл своей радости при виде посланца князя Святослава, коему он во многом был обязан епископской кафедрой.
На расспросы о поборах и внесении церковной десятины в епископскую казну Феодор рассыпался в похвалах князю Глебу, мол, умеет он и с купцами ладить, и с лихварями, и с ремесленниками. Десятину исправно платит, а поборы с зависимых людей взимает по-божески.
– Вот как?
– сделал удивленное лицо Вышатич.
– Десятину князь Глеб платит и поборы взимает, а дань в Чернигов шлет просто курам на смех! На недород ссылается.
– Истину молвит князь, - со вздохом сказал епископ.
– В прошлом году ранние заморозки хлеба побили, ныне от дождей все сгнило. Худо смерды по селам живут, голодают. Князь Глеб многие недоимки простил, из своих амбаров жито продает голодающим по малой цене. Все равно люди липовые листья едят, давленину и веверечину, хоть и грех это. Думал князь в Ростовской земле хлеба закупить, но там тоже неурожай.
– Стало быть, в непогоде все зло?
– недоверчиво усмехнулся Вышатич.
– Если бы, боярин, - покачал головой епископ, - если бы… Безбожный Всеслав, идя из Заволочья к Изборску, большое разоренье причинил землям новгородским: села жег, мельницы на Волхове рушил, едва в Новгород не ворвался. Да князь Глеб оборонил город, храни его Господь! Великое множество язычников-вожан вел за собой Всеслав, так не одну тыщу посекли их новгородцы в сече на реке Коземли. Было это в позапрошлом году в октябре на святого Якова в пятницу.
– А не мог князь Глеб утаить часть скоры, мытного серебра и прочего богатства для себя?
– понизил голос Ян Вышатич, которого занимало совсем другое.
– Не способен Глеб на безбожный умысел, - нахмурился владыка.
– И ты, друже, напраслину на него не возводи!
Не по душе пришелся боярину тон епископа, поэтому он промолвил наперекор ему:
– И первый человек греха не миновал, и последний не избудет…
Из Новгорода Ян Вышатич решил ехать в Олегов удел. Глеб его не удерживал.
Воевода Гремысл, провожая Святославова посланца, заметил:
– Маловато воев у тебя, боярин. Лихих людишек ныне по лесам много развелось, да и чудь пошаливает. Остерегся бы бездорожьем-то идти, шел бы торговым путем через Торжок.
– Это ж крюк какой!
– возразил Вышатич.
– А лихих людей я не страшусь, у меня каждый воин троих стоит.
Он засмеялся и на прощанье обнял Гремысла, с которым сдружился еще в Тмутаракани.
Близилась осень. Дожди превратили дорогу в жидкое месиво, в котором скользили лошадиные копыта. С развилки дорог были видны вдалеке на фоне низких туч золотые кресты новгородской Софии.
«Ничего, - успокаивал себя Гремысл, - Ян вырос в этих местах, не заплутает. Но дружинников у него все-таки маловато!»
Гремысл придержал коня и оглянулся.
Всадник на сивом жеребце уже свернул с большака на проселочную дорогу, на которой блестели оконца луж. За ним, растянувшись, скакали рысью два десятка дружинников на разномастных лошадях.
* * *
Вот уже несколько дней князь Глеб жил как бы в стороне от окружающего его скучным бытом старого Ярославова дворища. Отойдя на время от повседневных забот, Глеб переложил их на плечи верного Гремысла. Углубившись в дебри умозаключений древнегреческих мыслителей, проникнувшись духом всепознавания, Глеб ощутил в себе честолюбивое желание установить в Новгороде идеальное по Платону государственное управление, благо основа тому уже была.
«Смешение вечевой демократии и княжеской монархии под главенством единого для всех закона - «Русской Правды», - это и есть высшая ступень Платонова государства», - размышлял князь.
Глебу казалось, что он вполне годится в идеальные государственные мужи. Платон считал, что лучший тип правителя - это аристократ, поборник демократии. Если его отец и дяди всячески стремятся ограничить вечевые сборы народа, то он, Глеб, никогда не препятствовал в этом ни тмутараканцам, ни новгородцам.
Уединенные размышления Глеба нет-нет да и прерывал Гремысл, заходивший в княжеские хоромы. Воевода рассказывал сплетни и пересуды, перечисляя имена провинившихся горожан, угодивших на суд к посадскому тиуну, а заодно и их повинности. Иногда Гремысл передавал Глебу наветы бояр друг на друга.
Обычно князь и воевода встречались сразу после полудня. Но однажды Гремысл пришел, когда Глеб сидел за вечерней трапезой.
– Случилось что?
– поинтересовался князь, заметив озабоченность на лице Гремысла, и пригласил воеводу отужинать вместе с ним.
Гремысл, присаживаясь к столу, сказал:
– На торгу лапотник один кричал, будто чародей через ихнее село поутру проходил и предрекал скорую гибель всем христианам. А сельцо то всего в семи верстах от Новгорода. Вот, я смекаю, не сюда ли направляется этот кудесник?