Святой и грешница
Шрифт:
— О, Лиза, это ты, какая радость! У тебя все в порядке? Что ты здесь делаешь в такое время?
— Ничего законного, — проворчала служанка.
Оттилия бросила на нее уничтожающий взгляд.
— Ты можешь идти и присмотреть за детьми, — сказала она тоном, не терпящим возражений.
Борьба за власть продолжалась несколько мгновений, затем служанка сдалась. Еще раз презрительно посмотрев на Элизабет, она ушла подчеркнуто медленно. Оттилия завела Элизабет в дом и закрыла дверь.
— Что случилось? У тебя проблемы?
Элизабет криво улыбнулась.
— Наверное,
Оттилия хлопнула в ладоши.
— Замечательно! Это место было не для тебя. Что ты собираешься теперь делать? Куда идти?
— В этом как раз и заключается моя проблема. Я не знаю. Мне даже сегодня ночью негде остановиться на ночлег.
Улыбка исчезла с лица Оттилии.
— Это скверно. Но здесь ты точно остаться не сможешь. Маргрет меня не беспокоит, но отец, думаю, тоже не согласится.
— Понимаю, — кивнула Элизабет.
— Я могла бы тебя спрятать, ну хотя бы на какое-то время, но не навсегда.
— Я этого и не требую.
— Ты сегодня вечером что-нибудь ела? — перебила ее Оттилия.
— Нет, но…
— Ты же не станешь утверждать, что не голодна?
Элизабет замолчала. Говорить такое было бы очень легкомысленно.
— Хорошо, я принесу тебе что-нибудь. Поднимешься в комнату? — нерешительно спросила Оттилия.
Элизабет отклонила это предложение и осталась в зале, что Оттилия приняла с заметным облегчением. Подобрав платье, девушка побежала на кухню. Она как раз вернулась в зал с полными руками вкусностей, когда дверь открылась и вошел Ганс Майнталер. Он посмотрел сначала на свою дочь, затем на Элизабет и снова на дочь.
— О, добрый вечер, папа! — поприветствовала его Оттилия, затаив дыхание.
Элизабет стояла молча.
— Вы не хотите мне объяснить, что здесь происходит? — спросил советник.
Элизабет не услышала гнева в его голосе, поэтому она подошла и рассказала, зачем пришла.
— Оттилия, оставь нас, — приказал отец.
На лице девушки появилось разочарование.
— Ты поможешь ей, не так ли, папа? Она освободила тебя из темницы и рисковала жизнью, чтобы принести тебе подарки к Рождеству! — напомнила она ему.
— Ступай!
— Можно я оставлю ей еду? — Оттилия решилась на последнюю попытку.
— Да, положи все на стол и уходи! Не испытывай больше мое терпение!
Оттилия послушалась, но не без того, чтобы демонстративно обнять Элизабет, прежде чем подняться по лестнице и скрыться в комнате. Отец тяжело вздохнул.
— Ты плохо на нее влияешь, даже если это и не твоя вина, — сказал он.
— Мне очень жаль, и я бы не пришла, если бы знала хотя бы одно место, куда можно пойти. Я знаю, что не могу здесь остаться, — добавила она, прежде чем советник сам смог это сказать. — И не прошу милостыню. Я хотела бы сама заработать себе на пропитание — честным трудом.
Советник вздохнул. В его глазах было сочувствие.
— Как ты себе это представляешь? Из такой жизни нет дороги назад.
— Я выбрала такую жизнь не добровольно! — выкрикнула Элизабет. — Меня никто не спрашивал!
— Ах, девочка, кто же выбирает этот путь добровольно? Я не отношусь к глупцам, считающим шлюх испорченными с рождения женщинами, которых в объятия мужчин бросает сладострастие. Знаю, ты хороший человек, но ничем не могу тебе помочь. Ты хочешь найти честную работу? Для этого тебе нужны рекомендации, подтверждающие, что ты вела приличную, скромную жизнь. Я не могу такую ложь зафиксировать на бумаге, рискуя своей репутацией, своей должностью советника и уважением к моей семье в городе. Мои дети впоследствии должны будут расплачиваться за эту ошибку.
Элизабет опустила голову и прищурилась. Она не хотела при нем плакать.
— Я тебя разочаровал, и ты считаешь меня неблагодарным.
— Нет, — сказала она приглушенным голосом. — Я разочарована, но не вами. Наверное, на вашем месте я поступила бы так же. — Она повернулась к двери.
— Не забудь свой ужин! — Ганс Майнталер указал на принесенную Оттилией гору продуктов. Взяв корзину, он сложил фрукты, хлеб, сыр и ветчину. — У тебя есть еще пожелания, которые я могу выполнить?
Элизабет приняла корзину.
— Возможно, одно старое одеяло?
— Конечно, это не проблема.
Казалось, ему стало легче от того, что желание было таким незначительным. Ганс Майнталер позвал Маргрет и велел ей принести одеяло. Пока она, тихо бормоча, поднималась по лестнице, советник снял кожаный кошель с пояса и достал горсть шиллингов.
— Возьми! Я помню, что ты для меня сделала, и не хочу быть неблагодарным.
Ее гордость запрещала ей принимать монеты, но нужда заставила взять их.
— Спасибо.
— Это я благодарю тебя и желаю найти свой путь.
Советник провел ее через зал и открыл дверь.
— Я хорошо к тебе отношусь, пожалуйста, поверь мне, но мне бы не хотелось, чтобы ты впредь общалась с Оттилией. Я могу на это рассчитывать? Она еще так молода и неосмотрительна, и я не хочу, чтобы на ее репутацию упала хотя бы малейшая тень. Ты меня понимаешь?
Элизабет тяжело вздохнула.
— Да, господин советник, я понимаю ваши отцовские чувства. Желаю вам и вашей семье всего хорошего и Господнего благословения.
Элизабет вышла на темную улицу и пошла по направлению к собору.
Часы собора пробили одиннадцать часов. Элизабет сидела на ступеньках перед воротами, на которых днем толпились торговцы, чтобы продать посетителям и паломникам изображения святых, свечи и прочие священные атрибуты. Стражники уже дважды проходили по Домштрассе, но никто не подошел, чтобы ее прогнать. Элизабет съела кусок хлеба и яблоко, остальное решила оставить на следующий день, о котором она не знала, что он ей принесет. Накинув на плечи одеяло советника, она сидела на ступеньках и ждала. Чего? Она не знала. Она ждала утра или того, что что-то могло произойти. Несколько раз она пыталась молиться, но не знала, к кому с такой просьбой обращаться. А в чем заключалась ее просьба? В конце концов она попросила Богородицу, чтобы все было хорошо.