Святой Илья из Мурома

Алмазов Борис Александрович

Так, как дрались терские православные христиане, не дрался никто на Кавказе: за спиной уходящих на север киевских войск, как волчьи стаи, собирались отряды хазар-христиан, люто ненавидевших Хазарский каганат, но не собирающихся отдавать свою родину славянским язычникам.

Когда от Ильи, остававшегося в Тьмутаракани с отборным гарнизоном, прискакал вестник и сообщил, что с гор лавиной идут хазары с крестами на папахах, Владимир в первый раз растерялся.

— Как было? — спросил он пропылённого гонца.

Тот едва дышал от бешеной скачки, обливаясь, пил воду и, захлёбываясь, говорил:

— Как приступили утром, со всех сторон!

Цитадель разрушена. Илья-воевода в проломах лучников поставил. Всех, кто не успел в цитадель забежать, хазары порубили...

— Много их?

— Не счесть! Думали, и не отобьёмся! В первом сступе вся молодая дружина полегла. Илья с горстью воев остался. Тут и Господь чудо явил. Сбились мы спина к спине. Батюшка крест православный над нами воздел. Богородицу запели: «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды...» Вдруг эти, что на нас валом валили, остановились, шапки сняли да креститься начали. Отошли.

Сообразил, в чём дело, Добрыня! Отозвав из всех сотен христиан, он погнал их спешным маршем назад, в окружённую Тьмутаракань. Впервые скакали славяне, не скрываясь, поднимая над головою малиновую хоругвь с ликом Спаса Нерукотворного. Они прошли через расступившихся хазар, сменили гарнизон города. Приступили к бесконечным переговорам со свирепыми горцами, которые разговаривали только с теми, у кого в вырезе рубахи виднелся крест, и не иначе как сотворивши крестное знамение.

Часть их отошла в горы, но взятая в который раз Тьмутаракань оказалась опять непокорённой. Оттуда пришёл обоз и совсем редкая дружина, привёзшая раненых.

Почти до самого киевского войска их провожали хазары-христиане. Перевязывали самими же нанесённые раны, обмывали, кормили и берегли от иноплеменных, иноверных, рыскавших округ мародёров. На передней телеге, без доспехов, в окровавленной рубахе, ехал Илья Муромский. Простившись с хазарами, врагами-спасителями, возвращался от давно потерянных соплеменников своих к князю-язычнику на службу. Князь, чуть не сам обмывая раны его, расспрашивал, что же произошло там, за спиной ушедшей киевской рати.

— А тем и спаслись, что единоверцами оказались, — только и объяснил Илья.

— Вернуться немедля и всех покарать! — кричал князь.

— Они хазарам четыреста лет не давались, и тебе их не взять! — спокойно отвечал израненный богатырь. — А и побьёшь, так скоро сам так завязнешь, что и тебе, и руси всей твоей, и славянам конец. Христиане пришли и заслоном стали между твоей ратью и басурманами, что с гор идут.

— Какими басурманами?

— Кто их знает? Налетело их как воронья на пахоту. Только христиане терские их и удержали, с ними замирясь.

Илья уплывал в полубред от потери крови. Ему казалось, что он плывёт среди трав в небо и Богородица протягивает к нему милосердные руки... Тихо качались воловьи рога, скрипели возы, медленно тянувшие в сторону Киева странную победу.

Изрубленный в сече своими братьями, Илья выздоравливал не быстро.

В болезни прошла слякотная зима. Лекари, которых присылал князь, поили его разными отварами, монахи, приходившие из пещер, вправляли выбитые суставы. Илья боролся с чёрным бредом, иногда ловя над собою склонённый неусыпный взгляд жены, и только на Пасху, совсем очнувшись, попросил есть. Через неделю попытался ходить по горнице. Спросил, возвращаясь в свою военную жизнь:

— Что князь? Где дружины?

И услышал в ответ от старого гридня:

— Дружина с князем на Кафу пошла...

— Зачем?

— Византийцев

бить.

Илья долго молчал и вдруг сказал, будто про себя:

— Господи, когда же Ты вразумишь Владимира-князя? Когда возьмёшь его под руку свою?

* * *

Ещё совсем слабый после ранения, пошёл как-то Илья по Киеву погулять вместе с Дарьюшкой. Неторопливо шли они: громадный воевода, всеми знаемый, и девочка с голубой лентой в русой косе. Прошли ворота, вышли из Подола, где лепились друг ко другу многочисленные лавки разноплеменных купцов. У девочки глаза разбежались: аут в лавках продавались ткани — поволоки драгоценные, шали заморские, шёлк китайский, платки диковинные. Тут же портные шили платье разное, а в отдельной палате работали стригольники. Особыми ножницами вырезали узоры на бархате, который после того «рытым» назывался.

Илья купил дочери платочек и пошёл с ней, гордой подарком, в оружейный ряд, где торговали щитами, мечами, копьями, сулицами и всем многоразличным инструментом, коим людей убивают. Прошёл вонючими кожевенными рядами, где в чанах кисли кожи и хваткие кожемяки драли с них мездру и перекладывали из чана в чан, превращая в главный материал для сапог и иных товаров.

День был праздничный, хотя в Киеве каждый день был базарным и всегда на торжище толокся люд. Народу было много. Мотались по торжищу скоморохи, гундосили нищие, высовывая из лохмотьев обрубки рук и ног. Хватали прохожих за рубахи, за порты, требовали милостыни. У рядов золотых стояла стража из бывших воинов княжеских. Большие ценности копились в лавках. Тут уж было на что поглядеть. Кольца, серьги, украшения височные, ожерелья из каменьев самоцветных... Медленно переходил воевода от лавки к лавке, давая дочке налюбоваться, наахаться. Она ведь со двора даже с матерью не выходила. Дом и двор были её миром, ограниченным высоким забором, вдоль которого сидели громадные цепные псы.

В одной полутёмной лавке, под навесом, стучал по блюду, выбивая диковинный узор, старый еврей. Увидев Илью, он бросил работу и начал раскладывать перед покупателем товар.

Весело подмигивая, он доставал и раскладывал всё новые и новые сокровища. Блестки и солнечные зайчики разбегались от серебряных зеркал, серёжек, тонко сплетённых цепочек, подвесок. Илья выбрал тяжёлые височные украшения, какие носили вятичи, расплатился арабскими дирхемами, которые наряду с византийской монетой ходили в Киеве. Своей монеты Владимир не чеканил. Старик пригласил Илью угоститься по случаю покупки. Илья вошёл в маленький дворик Старик-ювелир омыл руки, сел к невысокому столику. Глазастый подросток принёс кувшин с хазарским вином, изюм на заедку.

Старик расспрашивал о Хазарии, о том, как брали, а потом обороняли Тьмутаракань.

— Мои родители жили в Хазарии, — говорил он. — Нас привёз сюда Святослав как искусных мастеров. Я плохо помню этот город. Говорят, он очень красив...

— Город как город, — сказал Илья, рассказывая, как столкнулись с хазарами-христианами и чуть не перебили друг друга.

Старик сокрушённо тряс пейсами. Илья понимал, что он сочувствует искренне — сам не раз испытал ужас нашествия и осады. Живя в Киеве, считал себя киевлянином, а Илью своим защитником. Когда подступали к Киеву печенеги, сын старика стоял на стенах и был убит стрелою.