Святой Илья из Мурома
Шрифт:
Только что перед этим состоялось одно из бесконечных совещаний с византийскими послами и корсунскими парламентёрами. Они говорили о том, что наступление Владимира захлебнулось. Та насыпь, которую вяло строят воины князя, чтобы по ней перебежать через стену в город, постоянно разрушается корсунцами, ежедневно выходящими на вылазки. Говорили о том, что дружина князя, наполовину состоящая из крещёных славян, со своими единоверцами воевать не хочет. И не сегодня завтра может обратиться и противу князя. Прямо об этом не толковали,
Князь в ответ куражился, откровенно грубил воспитанным и строго державшим дипломатический этикет византийцам. Но про себя понимал, что дела обстоят именно так, как говорится послами. Чтобы переменить тему, опять заговорил о своей женитьбе на Анне.
— Анна за язычника замуж не пойдёт! — холодно и веско сказал посол.
— Вот возьму Корсунь — и крещусь! — смехом отвечал князь.
На что византийский посол, худой, хрящеватый старик, коротко, по-византийски, стриженный, с бритым сухим лицом, без улыбки сказал:
— С небесами не шутят, князь!
Резанули слух Владимира эти слова. Ему и самому иногда, в ночной бессоннице, становилось страшно. Для него, как для всякого человека того времени, существование было жёстко разделено на мир добра и мир зла. И язычники, и люди иных вер иначе жизнь не воспринимали.
«Так кому же я служу?» — иногда думалось князю. И становилось жутковато, как тогда, в ночь последней размолвки с Рогнедой, когда явственно почуял он присутствие чего-то высшего, им незнаемого, и принял неожиданное для себя решение.
«С небесами не шутят, князь».
Владимир не нашёлся что ответить, чем отшутиться. После ухода послов он долго бродил по берегу, перепрыгивая с камня на камень, сидел на колючей, ноздреватой и тёплой поверхности, швырял мелкие камушки в море...
— Князь! Князь! — кричали бегущие к нему воины. — Хорошая весть!
Владимир как козел заскакал по камням им навстречу.
Тучный переводчик-грек, держа записку в бритых синих руках, перевёл: «Вода за тобою сзади, с востока».
— Ну, — крикнул князь, обращаясь к бездонному вечернему небу и подбрасывая горсть мелкой гальки вверх, — если сбудется сие — крещусь!
Трубы отыскали быстро. Дружинники и чёрные мужики, следовавшие за войском, быстро перекопали водопровод, и драгоценная вода, тёкшая из родника и поившая город, бесполезно пошла в море.
В тот день у городских фонтанов, где всегда собирались женщины с кувшинами, явственно обрисовался облик смерти. Город начал погибать от жажды.
Через пять дней ворота отворились и навстречу дружине князя начали выходить изнемогшие от жажды защитники. Они шли длинной вереницей, бросая к ногам победителей мечи, копья, щиты. Но не было радости на лицах славян и русов. Многие отвязывали висевшие у пояса баклаги и отдавали пленным. Те с благодарностью припадали
Без всякой команды и приказа чёрные мужики починили разрушенный водопровод, и вместе с киевской дружиной в город пришла вода. Может быть, это чуть скрасило горечь поражения и ненависть к вероломному врагу утишило. Исстрадавшиеся дети плескались в мутных водах фонтанов и жадно пили.
Владимир занял несколько зданий богатых горожан и стал праздновать победу, но праздник не получился. На его пир собрались только несколько бояр и воевод. У большинства же сразу нашлись какие-то неотложные дела.
Вин понатащили много. Привезли во всего Крыма. Выбивали у бочек дно и пили как воду! Непривычные к вину, славяне напивались как свиньи. Валялись, на потеху грекам, в лужах вина. Старшие дружинники-христиане тычками и оплеухами растащили всех бражников по постоям. А княжеский пир только набирал силу. Владимир пил полными чашами, лил драгоценное, многолетнее багровое вино на княжеские одежды. Захмелев, скинул кафтан и проливал вино на белую, вышитую по вороту оберегами княжескую рубаху...
— Точно в крови купается! — сказал немолодой рус, стоявший в страже, своему однополчанину.
— Бес его крутит! — ответил тот.
Владимир пытался петь и плясать. Но пьяна и бессмысленна была его песня, а плясать не мог — ноги не держали.
— Вишь, как греки-то на него смотрят! — говорили меж собою дружинники. — А как на него смотреть: свинья — она и есть свинья.
Спьяну решил Владимир отблагодарить Анастаса, который выдал водопровод киевлянам. Его разыскали и притащили.
Анастас оказался седым стариком, суровым и молчаливым. Он отказался пить вино и отказался принять за своё предательство награду.
— Вона ты какой! — пьяно кричал князь. — Гордый! И казны не берёшь! А для чего же ты про воду нам сказывал? Али злобу на кого имеешь? Али городу мстишь?
— Я Корсунь пуще жизни люблю... — глухим голосом ответил Анастас. — Его оберегая и жителей его блюдя, открыл я вам про воду.
— Да как же «оберегая и блюдя»? — смеялся князь.
— А вот так, — сказал суровый Анастас. — Городу в осаде не удержаться. Ворвались бы вы сюда штурмом — так и город бы погиб. А Господь вразумил меня дело сие содеять и принять вас в город без боя. Город цел...
— А не боишься, что твои согорожане, соседи твои тебя проклянут за измену твою?
— Я городу не изменял, — упрямо повторял поп Анастас.
— Как же не изменял, когда воды его лишил... И покориться заставил?
— Господь заповедал: «Кроткие наследуют землю».
Смутное воспоминание заставило Владимира протрезветь. Припомнился ему и Святополк, в горнице лежащий, и Олег, затоптанный в сече...
«Кроткие наследуют землю...» — это говорил ему проповедник греческой веры долгими беседами зимними, когда Владимир уверялся в истинности православия.