Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
Шрифт:
– Таков ее титул, и они сами ее так называют.
– Откуда ты держишь путь в Новый Вавилон?
– Из Валаны. Так же как и ты.
– А что ты делал в Валане? Молил о ниспослании дождя?
– Я пришел навестить своего старого друга Амена Спеклберда, но меня к нему не пропустили, да и кроме того, он не Тот.
– Тогда кто же он?
Старый еврей пожал плечами.
– Кто знает? – это было все, что он сказал.
Во время перехода к Мятным горам великан Улад, которого Чернозуб на первых порах считал опасным и жестоким животным и психопатом, оказался игривым ребенком. Уродливые стороны его характера произрастали из инстинктивного недоверия ко всем людям, если не считать джинов, но во время долгого пути
Нимми лишь раз вышел из себя во время путешествия – но не из-за старого пилигрима. Слава Богу, причиной явился Аберлотт. Но затем он еще раз взбеленился – на этот раз из-за отсутствующего аббата Джарада кардинала Кендемина, и выглядело это как бред наяву. Он с наслаждением представлял себе, как сжимает горло аббата, как большими пальцами сдавливает ему кадык, хотя сразу же, как только старикашка потерял сознание, перестал душить его. Зло может быть привлекательным, и весьма. Это он знал. Но как трудно признаться исповеднику в том, какое наслаждение может приносить грех; священник разгневается и наложит на него наказание, которое поможет избавиться от испорченной натуры, что продолжает жить в нем. Он чувствовал, что окружающая реальность расплывается перед ним, и Вушин поймал Нимми на том, что, покачиваясь в седле, он бормочет богохульства. Он чуть не вылетел из седла, когда Топор ударил его по спине, чтобы привести в чувство. За последние несколько месяцев с ним произошло столько событий, но они казались ему нереальными, порой он думал, будто сходит с ума. Когда он должен был молиться, Нимми просто грезил наяву, а потом сквозь зубы проклинал себя.
– Займись делом, брат, – посоветовал ему Топор.
Найти себе занятие было нетрудно. Каждодневно нужно было разбивать и сворачивать лагерь, а это требовало и времени, и трудов. Когда день складывался идеальным образом, он включал в себя одиннадцать часов пути по безжалостно выжженным пространствам, а остальные тринадцать уходили на то, чтобы упаковать груз, распаковать его, на выслеживание животных, охоту, стряпню, еду, стирку и штопание одежды, ремонт снаряжения и, наконец, на сон. В лучшем случае удавалось быть в пути не больше одиннадцати часов. Чаще всего дорога занимала часов десять.
На седьмой день Улад, Вушин и Элкин, посовещавшись, пришли к выводу, что караван с его ценным грузом будет под надежной охраной и без Чернозуба, Аберлотта и Элкина, которые, покинув караван, смогут оказаться в Новом Иерусалиме вдвое быстрее. Вушин и воины Ри останутся при погонщиках мулов, чтобы отбить нападение любых обитателей пустыни. Под вопросом оставалась безопасность передовой партии, но Улад и Элкин были солдатами, да и Чернозуб прошел у Вушина науку боевого искусства.
С ними было позволено отправиться старому еврею и Абер-лотту, ибо от них все равно не было бы никакого толка, случись защищать караван от вражеского нападения. Аберлотт счел мрачное настроение Чернозуба за признак подступающего сумасшествия.
– Похоже, у тебя крыша едет, – проснувшись, сказал студент в первое же утро. – Ты всю ночь разговаривал, хотя днем ты ни с кем и словом не обмолвишься.
– Что я говорил?
– О девушке с очень маленькой дырочкой.
– О какой девушке?
– С очень маленькой дырочкой. Ты называл ее окном во все – ; ленную. Нимми, ты явно сходишь с ума.
– Дырочку? А может, это я тебя называл ослиной задницей? – но, увидев, что Аберлотт совершенно серьезен, добавил: – Мне что-то приснилось. Но может, я и в самом деле слегка рехнулся. У меня ничего не получается. Наверное, мне нужен человек, который подскажет, что делать. Без наставника, без аббата или кардинала я не знаю, как справляться…
– Или тебе нужен папа? Как-то во сне ты вспомнил Амена Спеклберда.
Наконец передовой отряд добрался до западных склонов Мятных гор. Элкин был убежден, что
– Проход козлов отпущения, – осклабился старый еврей. – Им бы лучше унести ноги и вернуться домой в долину.
– Может быть. В долине есть люди, которые верят, что Христос вернется в облике одного из них, – сообщил У лад, когда они ступили на крутую каменистую тропу.
– Ты хочешь сказать, что он родится как один из них? – спросил Чернозуб.
– Да.
– Но предполагается, что это будет совершенно не так, – сказал Аберлотт. – Его увидят снисходящим с облака.
– Но прежде чем его увидят, ему предстоит родиться.
– Говорится вовсе не так.
– По-другому?
Чернозуб продолжал хранить молчание. Старый еврей презрительно хмыкнул.
Когда они выбрались на небольшое плато, Элкин спросил Улада, сколько времени, по его мнению, займет путь до центра общины.
– Самое малое часов восемь, – сказал гигант.
С северной обочины дороги, которая от плато вела в горы, уходило вниз глубокое ущелье, а с юга до самого подножия Столовой горы тянулось несколько акров зарослей. Начали сгущаться сумерки, и Элкин принял решение разбить тут лагерь, хотя Улад сначала возражал, говоря, что из леса к ним могут подкрасться и вообще тут полно кугуаров. Проголосовали, и великану пришлось уступить.
– Хотя бы держитесь подальше от зарослей, – продолжал он стоять на своем.
Ночь прошла тихо и спокойно, хотя каждому по очереди приходилось подниматься, чтобы поддерживать костер. Их не посещали ни кугуары, ни «привидения». Чернозубу выпала последняя вахта, и к ее окончанию небо стало светлеть.
Прежде чем будить остальных, он спустился в лесистую расщелину, чтобы набрать ведерко воды. Миновав деревья, он оказался на пляже, который был своеобразным кладбищем, россыпью костей. Рядом с родником тянулась полоска песка десяти шагов в ширину, которую каждую весну посещали выдры, а в песке валялось множество мелких человеческих костей, вымытых из земли бегущим сверху потоком. В Новом Иерусалиме появлялся на свет свой процент монстров, и утверждения, что таких детей возвращают народу Уотчитаха, были ложью. Далеко не все косточки принадлежали новорожденным. Полузасыпанный песком череп принадлежал пятилетнему ребенку. Убитые дети, жуткое наследие Великой цивилизации. На равнинах встречались такие места. Нимми не был потрясен, но решил, что воду он тут набирать не будет. В канистрах еще хватало питьевой воды. С омовением и бритьем они могут и подождать.
На полпути вверх по склону он чуть не столкнулся с кем-то, кто стремительно спускался вниз. Улад притормозил, обдав Чернозуба фонтаном песка и гравия.
– Что ты здесь делаешь? – строго спросил он.
– Как выяснилось, ничего, – Нимми показал пустое ведро. Улад схватил его за руку.
– Два года назад тут была эпидемия, – сказал он. – И умерло много детей.
– Понимаю, – спокойно сказал Нимми, стараясь высвободить руку из его хватки. Улад отпустил его. Нимми понял, что общины по всему континенту каждые несколько лет приносят жертвы таким эпидемиям. Часто все их жертвы отходят в мир иной в течение одной недели, и подавляющее большинство их составляют изуродованные дети или еще хуже. Когда позже Нимми рассказал об этом старому еврею, тот назвал эпидемическое заболевание «закланием пасхальных агнцев джинов».