Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
Шрифт:
Ранним утром Чернозуб уже встретил на городских улицах кое-кого из кардиналов и их слуг, которые направлялись на конклав во дворец. Одним из кардиналов была женщина – но не кардинал Булдирк. Он слышал о ней, но видеть ее не доводилось.
На южном берегу Брейв-Ривер был небольшой монастырь, в котором жили, работали и молились босоногие монахини, сестры Ordo Dominae Desertarum Nostrae [35] Амена Спеклберда, и тот возвел матушку Иридию Силентиа в кардинальское достоинство, сделав ее второй женщиной в составе Священной Коллегии. Чернозуб заметил, что у ее помощниц те же самые головные повязки, какая была и у Эдрии, когда она служила курьером между Секретариатом и Новым Иерусалимом. В прошлом году этот орден временно
35
Ордена Девы Пустыни Нашей (лат.).
– Прошу простить меня, сестра. Я монах, хотя и не в полном смысле этого слова, из обители святого Лейбовица. В таком же, как у вас, облачении сюда порой приходила молодая женщина из горной общины. Ее звали Эдрия. И я подумал, что, может, вы знаете…
Сестра молчала, не поднимая глаз. Мать Иридия заметила, что к одной из ее спутниц подошел какой-то наглый клирик, и, нахмурившись, приблизилась к ним. Они с монахиней пошептались на незнакомом языке. Потом мать Иридия смерила взглядом Чернозуба с головы до ног, кивнула, порылась в портфеле и протянула ему карточку с молитвой.
– Да благословит тебя Бог, брат Чернозуб, – сказала она, осеняя его мелким крестом. – Молись за тех, кто в беде, – затем она схватила свою спутницу за руку и быстро потащила ее за собой.
Чернозуб, изумленный тем, что она знала его имя и, вероятно, его прегрешение, почувствовал, как у него жарко запылало лицо. Он посмотрел на карточку. Она была из толстой глянцевой бумаги, ярко раскрашена и, скорее всего, спрыснута святой водой, как многие освященные картинки, которыми торгуют бродячие монахи. На одной стороне у верхнего обреза находилось изображение распятия, но на кресте была женщина, над которой значилось ее имя – Сайта Либрада. Под крестом на древнеанглийском было назидание, которое он без большого труда прочел. Древнеанглийский гласил: «Молись Сайта Либраде во времена, когда полиция и суды сулят беды и когда свобода далека. Она поможет тебе, если ты будешь в нее верить».
Для Эдрии свобода была в самом деле далека!
Он хотел кинуться вслед за монахинями и задать им кучу вопросов, но это было бы в высшей степени неприлично, да они и не ответили бы ему. Вместо этого он решил написать им записку и попросить одну из служанок Коричневого Пони передать ее.
Чернозуб посмотрел на другую сторону карточки. Там была напечатана молитва или стихотворение, которое он с трудом понял, хотя язык напомнил ему латынь. Но текст был не на латыни.
«Santa Librada del Mundo, Tengo ojos, no me moren;
Tengo manos, no me tapen;
Tengo pieses, no me alkansan. Con los angeles del 43, Con el manto de Maria estoy tapado. Con los pechos de Maria estoy rosado».
Чернозуб вспомнил Аберлотга, который вернулся в колледж Святого Престола, и, повернувшись, направился в сторону их старого жилища. Студент должен знать кого-то, кто переведет ему текст.
На площади перед собором Джона-в-изгнании собралась толпа, но на этот раз она не имела ничего общего с прошлогодним сборищем, из гущи которого летели камни. В городе не было эпидемий, и сейчас в нем царил не столько гнев, сколько страх, а если и случались вспышки возмущения, то это было делом рук Тексарка и отсутствующих в городе кардиналов. Люди хотели, чтобы Амен Спеклберд остался папой, но воспринимали его отказ как печальную реальность. Коричневый Пони пользовался широкой известностью и популярностью, но доля уважения была не так уж велика; пусть ему не хватало святости, в той же мере в нем отсутствовало высокомерие, и, похоже, он видел обращенные к нему добрые чувства простых людей.
По пути к Аберлотту Чернозуб остановился, чтобы понаблюдать за некоторыми новыми кардиналами, возведенными в сан папой Аменом, которые, появляясь, входили в зал собрания. Он стоял рядом с молодым священником, который называл их по именам.
Среди них был аббат Йойо Уотчингдаун из Уотчингдаунского аббатства, расположенного
Был здесь и кардинал Эбрахо Линконо, школьный учитель из Нового Иерусалима; среди членов коллегии он был единственным «привидением».
– А вон тот – вождь Хоукен Иррикава, – сказал молодой священник.
– Знаю. Я его вчера видел.
– Знаете, что первой предложила возвести его в сан кардинал Булдирк? Аббатство Н'Орка граничит с лесным королевством Иррикавы.
– Я удивлен, – сказал Нимми своему информатору. – Похоже, в прошлом году дама явно склонялась в сторону кардинала Бенефеза.
– Ха! Это было до того, как папа Амен рукоположил двух женщин, а одну возвел в кардиналы, – сказал священник, и Чернозубу показалось, что в его голосе звучит напряженность.
– Иррикава сделал странное заявление. Он сказал, что его семья такая же древняя, как сам континент. А это орлиное перо! Он не хочет, чтобы его называли кардиналом. Приближенные называют его «сир» и «ваше величество».
В двери вошли два подчеркнуто скромных человека: кардинал Фузи Фудсоу, местный подрядчик по канализационным работам, который поставил в уединенном убежище Амена Спеклберда смывной бачок собственного изобретения, и лорд-кардинал Леевит Баа-ховар, купец из графства Юты. Затем появился новый епископ Денвера, кардинал Уорли Свайнемен, чей епископат включал в себя все Свободное Государство Денвер, кроме самой Валаны; его кафедральный собор стоял в двух днях пути к северу от Данфера, небольшой общины на краю огромной полузасыпанной кучи щебенки, которая когда-то была городом Денвером. Хотя епископ Денверский несколько лет назад восседал на троне апостола Петра, кресло Денверского епископата не всегда принадлежало кардиналу.
Чернозуб поблагодарил священника и вернулся в толпу на площади. Конклав, законный он был или нет, официально еще не начал свою работу за закрытыми и запечатанными дверями. Двери и окна оставались распахнутыми настежь, и толпа на площади хранила молчание, прислушиваясь к громкому голосу, который обращался к уже прибывшим прелатам. Нимми потребовалось лишь несколько секунд, чтобы узнать голос своего хозяина, ибо он был полон гнева:
«Надо мной висит угроза смертного приговора, вынесенного правителем имперского города, но приведение его в исполнение отложено. Ханнеган, его архиепископ и их союзники объявили папу обманщиком. Они пытаются созвать в Новом Риме Генеральный совет Церкви, но это, как вы знаете, не может быть сделано без одобрения папы, а если папы нет, то совет вообще не может быть собран. Тексарк начал необъявленную войну против валанского папства, и теперь все мы в опасности. И пусть даже мы осудили набег Кузнечиков на незаконно оккупированные земли вокруг Нового Рима, что повлекло за собой убийства невинных людей, мы сочли необходимым заключить союз с ордами против империи. Вы должны защитить самих себя. Тут, в Баланс, есть тексаркские шпионы. Один из них была вчера пойман владыкой трех орд и жестоко изуродован, о чем я узнал слишком поздно. Сейчас в тюрьме им занимаются врачи. Как вы должны помнить, в пасхальные дни прошлого года на меня и моего секретаря было совершено покушение. Будут и другие нападения такого рода.
Любой, кто выразит желание вооружиться и вооружить своих слуг, получит оружие, и превосходное оружие, от папской гвардии. Валана – открытый город. У нас нет пограничной стражи, и можете не сомневаться – агенты Ханнегана являются и исчезают, как им заблагорассудится. Личное орудие для вас и ваших слуг будет доставлено…»
Возможно, гнев, который звучал в его голосе, был всего лишь риторическим приемом. Чернозуб удивленно покачал головой и пошел дальше. Он не жалел, что на этом конклаве Коричневый Пони взял себе в помощники кого-то другого, и надеялся, что ему простят явное нежелание быть одним из них.