Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ
Шрифт:
«Если Ты добрый отец близок к Богу и Всевышний Тебе доступен — Ты должен — Твое сердце должно чувствовать сострадание ко мне. Сколько слез, сколько мучений сердца пришлось на несчастную долю мою. О, Господи, довольно уже! Иначе Господь жесток, а не Милосерд. Молилась я ему, молилась до беспамятства, но Он не слушает меня. Отче Святый! Молитвы Твои слышит Господь и исполняет Их. Умоляю Тебя Царицею Небесной Всеми Святыми Господом Иисусом Христом Спасителем Нашим, заклинаю Тебя Силою и Властию Животворящего Креста, Непостижимою Святостию Тела и Крови Господней, заклинаю Тебя Св. Символом Веры и умоляю помолись обо мне, да услышит Господь и исполнит малое и скромное желание мое, имею я единственный билет — пусть выиграет он, это даст мне возможность быть дальше от дрязги и гадостей людских, более чем десятую часть отдам я в распоряжение Твое достойный Отец.
Эта просительница не знала, что о. Иоанн питал отвращение к азартным играм. Но она, по крайней мере, старалась выглядеть благочестивой. Другие же намекали, что дошли в своем отчаянии до предела и теряют всякую связь с православием. Возможно, они считали, что, угрожая потерей души, они могут вынудить о. Иоанна более внимательно отнестись к своей просьбе. Так, одна корреспондентка сознательно пишет слово «Бог» с маленькой буквы, кроме тех случаев, когда она вспоминает свою прежнюю религиозность:
«Вы посланы богом нам скорбящим, послушайте меня и мое горе: попросите бога за меня, чтобы он помог бы мне. Я так много пережила и переживаю, что терпение приходит к концу… Люди отняли у меня все мое состояние после целого ряда страданий. Все что у меня осталось это один выигрышный билет дворянский и 3000 долга чести… Вы можете попросить бога за меня. Он для Вас сделает… Вы сами говорите: что попросите у Бога, только верь, на молитве, то и будет тебе… Я страшно молилась до исступления, до боли… Я молясь верила, что Бог есть и слышит меня… то были только одни думы. Нет мне радости… а смотришь по сторонам на людей они живут и радуются… Разве грех желать радости и жизни той из какого круга вышел человек? Я не говела 3 года будет скоро и никак не могу. Если буду счастлива тогда только пойду в церковь»{410}.
Частые отсылки к лотерейным билетам как решению денежных затруднений свидетельствуют о чем-то большем, чем о популярности лотерей на закате Российской империи{411}. Они представляют интерес с точки зрения изучения религиозного сознания, в котором соединялось отчаяние и праведные порывы. Если деньги были нужны для чего-то, что о. Иоанн не одобрял (например, для оплаты долга за проигрыш в азартной игре), то человеку казалось более уместным попросить его помолиться за выигрышный номер, чем попросить денег напрямую. Получалось бы, что он помогал просящему, не неся при этом финансовых затрат{412}.
Те дамы из высшего общества, у которых были дети, достигали гораздо большего успеха, когда подчеркивали не только свое унизительное положение, но и свое материнство, взывая о помощи от имени всей семьи. Характерно, что за своих детей просили все матери, независимо от социального статуса, но только представительницы высшего сословия рассматривали материнство как особую привилегию. Они все делали как должно — выполняли обязанности, налагаемые на них семьей и обществом, и вели себя в духе христианской покорности, так что теперь они чувствовали, что имеют моральное право рассчитывать на помощь. Так, княгиня Шаховская писала:
«Вы не раз служили молебны у нас, но тогда я была богата. И всякий раз, когда Вы у нас служили, нам Бог даровал счастья! Но теперь все переменилось. Умер мой муж, оставляя меня с 3-мя сыновьями без копейки.
Вам хорошо известен мой брат князь Урусов. Вы бывали у него в Москве. Теперь я прошу на коленях, как мать своих детей. Имеете ли понятие о том, как дети воспитанные в роскоши просят: Мама, дай хлеба! Теперь у нас все заложено, взять негде; и вот причина, что я обращаюсь и прошу Вас, во имя дорогой матушки, не откажите и помогите нам. Для Вас какие-нибудь полтораста рублей не составляют расчета, для меня они — вопрос жизни или смерти. Если эта сумма почему-то покажется слишком велика, то помогите столько, сколько найдете возможным.
P.S. Надеюсь, что Ваше сердце отзовется на мое безвыходное положение. Я несу страшный крест, но как добрая христианка несу его, и не
Подобные письма, авторы которых настойчиво подчеркивали, что живут в русле традиционных представлений о христианской женской добродетели, и льстили о. Иоанну в доверительных тонах, имели отклик. То ли из-за своей тяги к знатности и красоте, то ли просто из жалости, но пастырь отвечал незамедлительно. Это подтверждается другим письмом с траурной каймой, которое он получил от княгини Оболенской почти сразу после письма Шаховской:
«Вы наша Святыня, Ваши молитвы достигают Всевышнего. Я только что похоронила моего брата Бориса (кн. Голицына), и это так повлияло на здоровье моего дорогого мальчика что он заболел нервным расстройством. Он все что я имею. Его надо срочно везти за границу. Я совсем недавно похоронила своего мужа, а когда еще выдадут пенсию… Что мать не сделает для своего ребенка, и вот я прошу Вас ради сына, не откажите мне… Я прошу у Вас 225 р., если же Вам это трудно, то поможете сколько можете. Вы дорогой Батюшка недавно помогли моей двоюродной сестре, кн. Вере Шаховской, и я прошу Вас отнестись к моей просьбе так же благосклонно, как отнеслись к ее… Ваш приговор будет приговором Всевышнего»{414}.
Таким образом, даже в тех случаях, когда интерес просителей был чисто материальным, они не рассматривали молитвенное предстательство о. Иоанна в качестве своеобразной личной собственности. Напротив, они охотно делились друг с другом информацией о благодеяниях пастыря.
Еще одна группа просителей, считавших, что они имеют право обращаться за помощью, — те, у кого начинает развиваться классовое рабочее сознание. Они не просто жалуются на нищету и молят о помощи, но и описывают объективные причины своего состояния. В письме, которое написал один рабочий в 1903 г., он обращается к о. Иоанну не только от своего имени, но и от имени всех, получивших травмы на рабочем месте. Характерна параллель, проводимая между Евангелием, с одной стороны, и тред-юнионизмом и социальной справедливостью — с другой. Автор письма, как и многие другие, связывает о. Иоанна с царем:
«Неужели Батюшка Царь, и все законы и правители, смогли забыть этих несчастных лиц!.. Оскорбленные увеченные подают прошение суду за возмещение за свои увечения, а что получается? Хозяева и правление используют все возможные способы — врачей, подкупление свидетелей — чтоб доказать, что раненое лицо само виновато. Или они тянут дело два, три года и потом не находят достаточного повода… Увеченный страдалец не сможет содержать своего семейства и данных ему детей по Закону Божию, так что вся его семья портится… они забывают свящ. Писания Господа Нашего Иисуса Христа, ради труд которого люди шли Его слушать и он их награждал… Я уже прибегал Его Превосходительству Господину Прокуратору и обращался окружному суду, кот. вело производство не по закону, но никто не обращал внимания. Также обращался Вел. Кн. Сергею Александровичу, но все остается как было… Все вышеуказанное мною показывает, что там правда, где Батюшка Царь лично, а где нет его, то там правду повышают ею финансы, заменяющие правду. Прошу передайте это прошение Батюшке нашему Царю, потому более мер никаких нет. Если и Вы не обратите внимание, добрый Пастырь, то постараюсь обратится Царю лично»{415}.
Для подобных людей и царь, и о. Иоанн были последними оплотами нравственности, не «запятнанными» службой в бюрократическом аппарате, стоящими над социальной иерархией. По их мнению, оба они были способны восстановить справедливость на небе и на земле. Тем, кто искал помощи о. Иоанна, своей способностью перешагнуть через общепринятые рамки властных отношений он напоминал царя. Ассоциация с царем возникала и на других уровнях, в том числе в городских легендах и в политических представлениях. Так, монархически настроенные современники считали, что люди помещали портрет о. Иоанна рядом с императорским, потому что «он, будучи всероссийским пастырем, молитвенником и щитом православной веры, такою своею деятельностью сближался с подвигами Помазанника Божия Всероссийского Императора»{416}. Итак, сходство между императором и приходским священником отражалось как в харизматическом даре, так и в реальной власти.