Святой остров
Шрифт:
Прикрыв глаза, он снова представлял багряное от крови поле боя, несущиеся с рёвом колесницы и тучи стрел, казалось, затмевающие собой само солнце…
…Колесница стремительно приблизилась, глубоко врезавшись в расступающиеся ряды эллинов. Лучник был мёртв. Перегнувшись через деревянный борт, он безвольно болтался на весу, каким-то чудом по-прежнему удерживаясь на борту боевой повозки. Возница неистово понукал лошадей, его шея была залита кровью, а на лице застыла маска холодного безумия.
Паламед,
Отскочив, Паламед метнул дротик…
Лошади встали на дыбы. Острие пробило вознице горло. С громким щелчком лопнули поводья, и деревянная колесница с грохотом завалилась на бок.
Паламеда она больше не интересовала. Выхватив меч, он бросился вперёд туда, где был враг. Несколько чёрных стрел отскочило от его щита. Лучники на колесницах били без промаха.
…Громадный загорелый воин возник перед ним из облака пыли, поднятого промчавшейся мимо колесницей. В руках враг держал толстое копьё. Верный щит принял на себя удар. Отведя копьё, Паламед ударил противника мечом в плечо. Воин, злобно зарычав, бросился в сторону. Рана не была смертельной, она лишь распалила дремавшую ненависть – то чего и добивался Паламед. Толстоё копьё снова с силой обрушилось на его щит. Сломалось…
Враг выхватил короткий меч.
Отбросив тяжелый щит, Паламед ринулся на противника: в схватке на мечах ему не было равных. Он упивался поединком. Враг был в ярости, обрушивая рубящие удары на голову противника, но Паламед каждый раз уворачивался, отвечая точными болезненными наскоками. Вырвавшаяся из облака пыли стрела прошла у самого уха Паламеда, и он понял, что пора заканчивать.
В два искусных взмаха мечом Паламед отсёк противнику голову, едва успев отскочить от очередной колесницы.
…Боевая повозка была пуста. Обезумевшие лошади, исходя пеной и перестав чувствовать тяжесть возницы, неслись наугад, давя попадающихся у них на пути людей. Стрела снова просвистела рядом с головой Паламеда. Пригнувшись, он бросился в гущу сражающихся неподалёку эллинов, подобрав с земли окровавленное копьё…
Да, это был лучший его бой и, возможно, последний. Да какое может быть «возможно»? Он умирал. С каждым часом в Паламеде росла уверенность в том, что никогда больше не увидеть ему родной Истрии. И это было жестоко. Смерть отнимала все, даже последнее желание – попрощаться с родиной…
…Свежий морской ветер, казалось, благотворно действовал на рану и, если не делать резких движений, то можно было вообще на время о ней забыть. Стоя на корме, Паламед невольно залюбовался морем. Он пытался запомнить каждую его волну, каждый оттенок, темнеющей ближе к горизонту, воды. Он дышал полной грудью, понимая, что с каждым вздохом, он приближается
Некогда сильный здоровый мужчина, способный узлом завязать медный прут, каким он теперь предстанет перед Сиидой и своим сыном? Бледный, с запавшими темными глазами, содрогающийся от боли при каждом шаге. И эта мысль страшила его больше, чем неизбежная мучительная смерть.
Ну, уж нет! Пусть лучше он останется в их памяти здоровым и жизнерадостным таким, каким был прежде. Да, именно так он и поступит. Он не вернется в Истрию. Но почему в сердце по-прежнему такая боль? Почему оно не слушается его, несмотря ни на что, стремясь на родину?
Паламед взглянул на висящий на поясе меч. Тяжёлое оружие причиняло сейчас много неудобств, но он не мог себе позволить расстаться с ним. Умереть на родине было достойно.
Интересно, что скажут ему души давно ушедших в царство Аида друзей, узнав, что Паламед, проткнув своё сердце мечом и перевалившись за борт корабля, обрёл конец во владениях Посейдона? Наверное, будут упрекать за малодушие, за то, что он не погиб в той битве или за то, что предпочёл покончить с собой, прежде чем вернуться на родину.
– Я вижу на твоём лице следы страдания, – вдруг произнёс рядом чей-то тихий голос.
Паламед обернулся. Рядом с ним снова стоял разговорчивый старик.
– Оставь меня в покое, уважаемый, – добродушно ответил воин, – не до разговоров мне сейчас. Оставь меня…
– Я вижу, что ты ранен, – настаивал старик – возможно, твоя рана смертельна. Облегчи душу, поведай мне историю своей последней битвы.
Паламед заколебался, но тут же решил, что терять ему нечего. Если старику интересно, пусть слушает, хуже от этого уж точно не будет.
– Ну что ж…
…Он узнал его сразу – это был Автолеон, могучий воин, всегда ищущий битву с равным себе по мастерству противником. Он видел, как Паламед сражался и сумел по достоинству оценить его воинское искусство, почти равное своему.
В лице Паламеда Автолеон нашёл настоящего противника. Ему не были интересны обычные воины. Он сражался не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы наслаждаться своим мастерством владения оружием. И если Автолеон встречал достойного противника, то вся душа его ликовала, и кровь в жилах закипала, словно медь в кузнице Гефеста…
– Пускай боги решат, кто из нас лучший! – прокричал он Паламеду, заглушая шум битвы. В правой руке Автолеон держал длинное копьё из чёрного дерева, а в левой – небольшой круглый щит. В плече воина торчал обломок стрелы, но могучий Автолеон не придавал этому значения.
– Неужели ты трусишь, презренный сын гиены? – снова взревел враг, видя, как Паламед колеблется, неуверенно вытирая окровавленный меч.
Битва была почти выиграна, и сражаться с Автолеоном не имело смысла. Но на враге были красивые доспехи, которые вполне могли стать трофеем, тем более что противник откровенно оскорблял его, нагло издеваясь.