Святой остров
Шрифт:
– Так это что, победа?! – не поверила Элизабет.
– Типа того! – подтвердил Алексей, в голосе которого, впрочем, чувствовалось большое сомнение.
Голоса древнегреческих героев предпочитали помалкивать. Наверное, Ахилл со компанией еще просто не отошли от недавнего потрясения.
– И ничего особенно ужасного я не заметил! – презрительно сплюнул Перси. – Не похоже, чтоб эта полуослепшая, дряхлая зверюга была способна погубить целое человечество. Так, заблудилась у себя в подземелье и сдуру сунулась на огонек. Мы с нею втроем спокойненько справились.
– Ну, без помощи
Она вынуждена была признать, что в словах скептически настроенного афроамериканца была большая доля истины.
– Вы вшше точччно поняли, дети мои! – прошелестел в полной тиши вкрадчивый голос. – Очччень точччно. И это хорошшшо. Я рад сса вассс!
Из невесть откуда взявшейся золотисто-фиолетовой дымки, окружившей вход в сокровищницу, на людей смотрели два огромных желтых глаза.
– Дьявольщина! – воскликнул пораженный Перси.
– Сссовссем нет! – прошипела дымка. – Ошшшибочка!
Фиолетово-золотистая мгла истончилась и растаяла. На ее месте осталось причудливое создание. Совсем не страшное. Даже напротив.
Разглядывая существо размером с хорошо откормленного пони, Элизабет не могла удержаться от улыбки. Симпатичная зверушка, по внешнему виду напоминавшая декоративных дракончиков из китайских пагод. Такое же усатое и бородатое. Морда то ли льва, то ли лягушки. Длинный, фута на три-четыре хвост, украшенный трогательной кисточкой.
…И желтые, оттенка червонного золота глаза, внимательно, не по-звериному глядящие прямо вам в душу.
– Ты кто? – совсем не любезно полюбопытствовал Алексей.
– А ты ещщще не усснал меня, юношшша? Твоя девушшшка ушше, кашшшется, догадаласссь!
– Так ты и есть Тифон, что ли? – брякнул с размаху Перси.
Дракончик радостно закивал. Как будто слова афроамериканца доставили ему ни с чем не сравнимое удовольствие.
– И это ты грозишь бедой всему человечеству? – хлестнула его в лоб вопросом Бетси.
Существо закудахтало, словно курица-наседка возле своих цыплят. В его квохтанье слышалась обида, удивление, возмущение, досада.
– Это вам глупые присссраки ссскассали? Они сссовссем сссошшли ссс ума сса годы сссвоего одиночччессства и добровольного затворниччессства!! Ну и ссслушшшба! Давно им говорил: броссссьте вы это дело ребята. Уссспокойтесссь! Кто оценит вашшш подвиг? Всссе о вассс ушшше давно сссабыли. Есссли бы не этот сслепой ссскассочччник Гомер, вкушшшали бы ссспокойненько пищщщу в царссстве Аида. Так нет шше, уперлисссь! Не пусстим нарушшу! Как будто они мне ссмогут помешшшать, есссли я чччего ссахоччу! Вот и сссейчччассс. Сспроссите их, отччего они молчччат? Не ответят шшше! А это я им сссакрыл рты. Я сссильнее глупых присссраков!
Люди подавленно молчали, а самодовольный Тифон продолжал разглагольствовать:
– Вот вы думаете, ччто это их сссокровищща? Ахилла, Патрокла, Аяксса? Нет! Это вссе мое. Я присставлен хранить их. И отдам тому, кому ссахоччу! Вы мне оччень понравилисссь. Оччень! Как вы меня потешшили, сссрашшшаясь с ччудовищщщем! Какая драма, какие ссстрасссти! Куда там Эссхилу с Софоклом! Ну шшше, не бойтессссь. Сокровищщща вашши! Угощщайтесь! Я благоссстен. Воссславьте мою щщедроссть и поклонитессь мне в пояссс. И поччти вссе это вашше! Оссставьте мне чччто-нибудь, чччтобы я не сссаскуччал, а проччее берите.
«Как? – подумала Элизабет. – Вот так просто? Взять, что надо, и уйти восвояси? А как же Великий Выход? А что же Понтарх и его друзья? Отчего они молчат?»
– Ладно, дядя, лапшу на уши вешать! – прервал самовосхваления дракона Мережко. – Читали мы эти сказочки. Сначала сокровища подаришь, а потом душу взамен заберешь.
– Ох, ушш мне эти хриссстиансские бредни! – закудкудахтал Тифон. – Ссаччем мне ваши душши? Я шше не Аид! И не вашшш Сссатана! Подумайте! Я готов выполнить вашши ссамые ссаветные шшелания! Только поверьте мне, ссвоему луччшшему товарищщщу! Поклонитесссь и приссснайте меня, владыку Тартара! Ссспите, сспите шше! И сссмотрите, ссмотрите. И шшшелайте!
Сладкая музыка разлилась между каменными столбами пещеры. Она убаюкивала, повелевала смежить веки и отдаться всемогущему богу Гипносу.
Спать. Спать. Спать…
…Персиваль Лоуренс уже давно мечтал бросить до чертиков опостылевшую службу в Центральном Разведывательном Управлении – почти с того самого дня, когда впервые переступил порог здания в Ленгли.
На том, чтобы он сделал карьеру профессионального шпиона, настоял его отец, Саймон Лоуренс. Бравый служака сорок лет верой и правдой отстаивал дело безопасности Страны, пойдя по стопам своего собственного отца, который, в свою очередь, гордился тем, что его дед плечом к плечу сражался вместе с самим генералом Грантом. И когда последний стал президентом САСШ, то не забыл своего соратника и способствовал его карьере.
Портрет генерала Генри Лоуренса украшал стену кабинета мистера Саймона в Управлении. Копию картины Лоуренс-старший подарил Персивалю в день окончания тем спецшколы…
Маленький домик где-нибудь в Техасе, красавица жена и трое горластых ребятишек, играющих во дворе в футбол и куклы. Это видение преследовало Перси последние пять или шесть лет. Особенно тяжело стало, начиная с нынешней зимы, когда он познакомился с Нэнси Айрис.
Поначалу Лоуренс думал, что это так, очередная любовная интрижка, которых было немало в его жизни. Работа работой, но и кровь не должна застаиваться. Однако спустя какой-то месяц Персиваль понял, что Нэнси – это всерьез и надолго. Он просто терял голову, когда видел девушку выходящей из ванной в трогательном махровом полосатом халатике, когда слышал ее глубокий грудной голос, когда смотрел в бездонные агатовые глаза.
Ничего так не омрачало их отношений, как постоянные, порой весьма продолжительные отлучки Перси. Он не раз пытался объяснять Нэнси, что радеет о безопасности Страны, что его работа имеет огромное значение для их народа, что она приносит неплохие деньги, в конце концов. Девушка печально кивала головой, вздыхала… И не хотела понять и принять существующее положение вещей. Притом же и сам мистер Лоуренс чувствовал, что при каждом новом объяснении у него уже не хватает аргументов и, главное, искренности. Перси сам не верил в ту патриотическую околесицу, которую пытался донести до сознания любимой.