Святые сердца
Шрифт:
Зуана чувствует, что попалась, ибо теперь ей придется правдиво соврать. Таким картинкам, неважно, чудесные они или нет, не место в рабочей комнате сестрытравницы.
– Даже будь она у меня, сестра Юмилиана не одобрила бы ее изучения.
– Она вообще ничего не одобряет. Кроме молитв и смерти! – восклицает девушка. – Нет, правда. Она только об этом и говорит: плоть разлагается, и мы должны быть готовы, молиться каждую минуту, потому что смерть может застать нас в любой момент. Говорю тебе, будь у нее нарывы или гнилые десны, она не пошла бы к тебе, а приняла бы их как дар Господа, – заявляет девушка, и ее передергивает. –
Серафина – не первая послушница, находящаяся в плену подобных фантазий. Отчасти причина в возрасте: девушки в момент полового созревания воспринимают все особенно остро, а Зуана не однажды замечала, что сестранаставница, осуждая поэзию как игру словами дьяволу на потеху, сама нередко прибегает к ее приемам, преследуя свои цели, особенно когда ей случится почуять исходящую от когото ядовитую волну плотского желания. Разумеется, это старая и почтенная традиция спасения: умерщвлять плоть ради возвышения духа. С какими словами Тертуллиан[8] обратился к тем, кто избрал своей стезей монашество? «Если пожелаешь женщину, то представь, как она будет выглядеть после смерти. Подумай о слизи, которая заполнит ее горло, о жидкости в носу и о содержимом ее кишок». Из него вышел бы хороший врач, а заодно и ученый.
– Я знаю, что сестра Юмилиана бывает иногда весьма сурова, – произносит Зуана, тщательно подбирая слова. – Однако в ее душе горит пламя веры, и она искренне стремится согреть других его теплом. Уверена, стоит тебе довериться ей полностью, и ты это тоже поймешь.
Но девушка ничего не хочет слышать. Она отворачивается к кастрюле, и возникшее было меж ними доверие пропадает. Вскоре на другой стороне двора начинает петь хор.
Зуана снова видит, как, вопреки желанию девушки, ее голова поднимается и верхняя часть тела словно устремляется навстречу звукам. Для празднования дня благословенной мученицы святой девы Агнесы существует специальный канон, а написанные Бенедиктой псалмы надо как следует отрепетировать к началу вечери. Аббатиса специально выбрала эту службу, чтобы представить городу свою новую певчую птичку. Музыка и впрямь очаровательна, даже для не столь взыскательного слуха Зуаны. Послушницы обычно любят юных святых, ведь в глубине их благочестия кроется зерно протеста, и сама Серафина, не разделяя стремления юной девы к мученичеству, против воли прониклась драматической составляющей музыки.
В ее возрасте Зуана уже могла распознать на вкус все основные растительные составляющие лекарств и перечислить их целебные свойства. Она не удивилась бы, узнав, что девушка про себя поет сейчас каждую ноту. Вон как внимательно она слушает. Западающий в душу хоровой антифон[9] подходит к концу, и начинаются псалмы.
– Знаешь, я не понимаю, зачем ты добровольно терпишь такую боль. Ведь иметь красивый голос – это, наверное, одна из самых больших радостей в жизни.
Девушка трясет головой, глядя в патоку.
– Птицы не поют, когда их держат в темноте.
– Это верно… кроме тех, которые песнями встречают зарю. – Зуана делает паузу. – Я недавно слышала соловья, чей голос был исполнен такой сладости, что она могла бы облегчить океан страданий, – говорит она, вспоминая тот момент в галерее, когда чувствовала свое единство с миром.
Серафина вскидывает голову, точно ужаленная ее словами. От резкого движения ложка в ее руке подлетает вверх, капля раскаленной патоки срывается с нее и падает девушке на руку.
– Ой! – вскрикивает она и с искаженным от боли лицом отдергивает руку, ложка падает в кастрюлю.
Одним прыжком Зуана оказывается рядом с ней, хватает ее за запястье, срывает с ее руки жгучую патоку и тянет девушку к бочке с водой.
– Окуни руку!
Та колеблется, и Зуана сама засовывает ее руку в бочку, отчего та вскрикивает снова – на этот раз от ожога ледяной водой.
– Не вытаскивай. Холод снимет боль и облегчит ожог.
Вернувшись к огню, Зуана принимается за спасение деревянной ложки, прислушиваясь к всхлипываниям девушки у себя за спиной. Дав волю слезам, та уже не может остановиться.
Вдруг Зуане вспоминается один зимний день в скрипториуме, много лет назад. Молодая женщина, столь же сердитая, сколь и несчастная, сидит, глядя, как ее слезы падают на страницу, которую она переписывает. Пытаясь смахнуть их, пока они не причинили вреда бумаге, она замечает, что внутри большой иллюминированной буквы «О», с которой начинается текст, по самому ее краю, вдоль изгиба золотого листа, лепятся слова, старательно выписанные умопомрачительно мелким шрифтом. Прочитав их тогда, она помнит их по сей день.
Мать в монастырь меня отдала,
Чтоб дать сестре побольше.
Послушалась я и в монашки пошла.
Она произносит слова так, чтобы проступила скрытая в них вязь стихов.
Но в первую ночь из кельи,
Любимого голос услышав,
Сбежала я отворять ворота.
В комнате за ее спиной стало тихо.
Но матьаббатиса поймала меня.
Скажи мне, сестренка, что с тобой –
Любовь или лихорадка?
Зуана оборачивается к девушке:
– Знаешь, ты ведь не первая, кому так плохо и одиноко.
– А? Это ты сочинила?
На ее лице написано такое недоверие, что Зуана невольно начинает смеяться.
– Нет. Не я. Мой разлад с этими стенами протекал подругому. Другая послушница – вроде тебя.
– Кто?
– В миру она звалась Вероника Гранди.
– Звалась? Она что, умерла?
– О да, давно. Когда я только пришла сюда – послушницей, как и ты, – меня определили на работу в скрипториум. Я нашла эти слова в псалтыре, они были спрятаны в одной картинке. Вместе с именем и датой: тысяча четыреста сорок девятый, за сто лет до меня.
– Что с ней случилось?
– Как твоя рука?
– Ничего не чувствую.
– Тогда можешь вынуть.
Пока вода стекает с ее пальцев, Зуана разглядывает небольшой рубец вздутой красной кожи. Холод уменьшил боль, а когда образуется волдырь, боль пройдет.
– Позже я нашла запись о ней в архиве. Год спустя она приняла постриг под именем сестра Мария Тереза.
– О! Так она осталась. – Голос Серафины потускнел.
– Осталась. А до смерти, которая наступила тридцатью годами позже, она успела девять лет пробыть аббатисой. – Зуана ненадолго умолкает. – Запись в монастырских некрологах сообщает о ее превосходном правлении и смирении и о том, как на смертном одре она с улыбкой на лице пела хвалы Господу. Мне кажется, к тому времени она уже позабыла о том, кто ждал ее у ворот, как ты считаешь?