Святые сердца

Дюнан Сара

– Разве мы не можем раздобыть еще? – Замечание хозяйки кухни адресовано аббатисе. – Оно того стоит, даже если придется потрудиться.

– О да. В прошлом году в парлаторио несколько месяцев только и слышно было, как все рассыпались в комплиментах нашим сладостям, – ничуть не раздавленная предыдущим поражением, с новой силой бросается в спор сестра Аполлония.

– Сделаем все, что сможем, – снисходительно отвечает аббатиса. – Сестра Зуана уже работает над новым заказом епископа. Уверена, благодарность его святейшества

вновь будет щедрой. Как продвигается работа?

– В течение следующей недели снадобья будут готовы. – Зуана делает паузу, а затем добавляет: – Мне очень помогает наша новая послушница, она способна и предана делу.

Не менее шестидесяти пар глаз поворачиваются к среднему ряду скамей, где сидит Серафина. Пока все оглядываются, Зуана замечает, как лицо сестрынаставницы вспыхивает гневом.

– Что ж, это приятная весть. Похоже, наш Господь неисповедимыми путями возвращает возлюбленных Им молодых овечек в свое стадо. – Голос аббатисы истекает молоком и медом. – Остается лишь надеяться, что ее больное горло исцелится как раз к началу нашего карнавального концерта. Право, жаль, если молодой девушке придется сидеть одной в своей келье, когда весь монастырь будет радоваться и веселиться. Так ведь, дитя мое?

И Серафина, захваченная врасплох столь неожиданным вниманием, торопливо опускает голову, чтобы скрыть зардевшиеся щеки.

– Негоже давать послушнице повод для гордости, когда ей только предстоит научиться смирению.

– Я просто сказала правду. Она умна и быстро учится.

Комната для собраний пустеет, но Зуана задерживается, получив от аббатисы знак.

– Да, бунтарки нередко таковы. Тем не менее община только выиграла бы, если бы ее «способности и преданность делу» удалось перенаправить к ее горлу. Вы с ней беседуете, я полагаю.

– Да, когда это необходимо.

– Только когда необходимо?

Зуана смотрит на головы львов на подлокотниках большого орехового кресла и замечает, как истерлись их гривы за сотни лет прикосновений беспокойных пальцев. Оно и понятно, руководить таким количеством душ – дело нелегкое.

– Раз она должна помогать мне и приносить пользу общине, то есть вещи, которые она должна знать, вопросы, которые ей приходится задавать, а мне – давать на них ответы.

– И?

Зуана молчит, но затем не выдерживает:

– И ее голос, когда она говорит, вполне чистый.

– Интересно, – кивает аббатиса. – Даже сестра Юмилиана находит для нее время. И больше, чем можно было ожидать. Возможно, для нее это вызов. Она говорит, что в девушке есть сила, но душа ее закрыта плотно, как сжатый кулак.

– Если ктонибудь и сможет его разжать, то только наша добрая сестранаставница.

– Совершенно верно, – сухо подтверждает аббатиса.

В другое время они могли бы поговорить об этом, обсудить неодобрение Юмилианы и ее возможное влияние на монахинь хора, но теперь ясно, что у аббатисы иное на уме.

– Я написала ее отцу письмо, в котором сообщила о состоянии дочери и спросила, не следует ли нам знать чтонибудь еще, что помогло бы нам справиться с ее скрытностью. Но ее семья в отъезде и будет назад лишь через несколько недель. Кажется, поговаривают о браке младшей дочери с юношей из благородной флорентийской семьи, – вздыхает аббатиса, как будто разочарованная этой новостью. – Скажи мне, в первую ночь, когда ты давала ей лекарство, ты не заметила чегонибудь у нее в сундуке?

– В каком роде?

– Песни, стихи.

– Я… ээ… в ее требнике были какието листки.

– Ты их читала?

– Нет.

– И не подумала о том, чтобы рассказать о них мне?

Конечно подумала, и не один раз. Но если бы листки были конфискованы по ее доносу, Серафина сразу поняла бы, кто ее предал, и всякая надежда на установление отношений между ними была бы потеряна. Но потому ли она промолчала?

– Я… Она пришла к нам как певица, и я подумала, что это, наверное, переписанные песни. Мадригалы какиенибудь. А что? Ктото другой их обнаружил?

– Можно и так сказать.

Разумеется. Могла бы и догадаться. Руки у Августины, может, и крюки, зато голова достаточно умная, чтобы знать, где настоящая власть. Зуана так и видит, как та, склонившись над сундуком, роется в нем в поисках вещей, о которых может быть выгодно донести. А сама аббатиса? Не зная характера скрытого, разве может она сказать, следует его обнаруживать или нет? Временами Зуана спрашивает себя, есть ли такие монастыри, в которых благочестие одерживает верх над любыми проявлениями незаконной торговли. И если есть, то не в ее силах представить себе, как они существуют.

Аббатиса сидит, ее пальцы продолжают играть с гривами львов.

– Может быть, ты права. Тот, кто их написал, наверняка много читал Петрарку, можно даже сказать, проглотил его целиком. – Она замолкает, а потом произносит: – Осмелюсь сказать, что из них получились бы неплохие песни.

– Как вы с ними поступите?

– Еще не решила. Конфисковать их сейчас значило бы пойти на риск, что они еще глубже запечатлеются в ее памяти, – вздыхает мадонна Чиара так, словно и на это не до конца решилась. – Пока они лежат в ее сундуке.

– А сестра Юмилиана?

Новое движение пальцами.

– Она занята своим делом. Уверена, стоит ей услышать голос девушки, поющий хвалу Господу, и она забудет, каким песням ту еще учили, – говорит аббатиса, затем после паузы добавляет: – Нам всем было бы лучше, если бы к послушнице как можно скорее вернулся голос. В часовне на празднике святой Агнесы будет половина двора. Может, какоенибудь наказание поможет?

– Насколько я успела ее узнать, это маловероятно, – отвечает Зуана.