Святые сердца
Шрифт:
– Ах, Зуана, прежде чем безрассудно пенять на сучок гордыни в глазу своей аббатисы, поискала бы лучше бревно ложной скромности у себя в глазу. – И они улыбаются впервые с начала встречи.
Сидя рядом с аббатисой, Зуана отмечает, как натянулась и пожелтела кожа у нее под глазами, обозначились морщины на лбу. Да, победы даются ей не без тревог.
– Ясно, что между вами возникла какаято связь. Я даже подумала о том, что, может быть, она начала находить чтото общее между ее вхождением в монастырь и твоим.
– Моим!
– Нет, но гнева и сопротивления в тебе было не меньше, чем в ней.
– Так вы поэтому ее ко мне послали? – срывается с уст Зуаны вопрос.
– Думаю, ты знаешь почему, – столь же быстро и почти отрывисто отвечает аббатиса. Она нетерпеливо встряхивает головой, словно отрицая намек на доверительность меж ними, заключенный в этом комментарии. – Хорошая монахиня учится не меньше, чем учит.
Зуана опускает глаза и смотрит на свои руки, смиренно лежащие на коленях: правильная поза для монахини хора в присутствии аббатисы. Поведение. Порядок. Иерархия. Сила послушания и смирения. Сколько же раз придется ей усваивать один и тот же урок?
– Я делала все, чтобы показать ей, что жить можно и здесь, что сопротивление… – начинает Зуана, подыскивая слово: «бесполезно» вертится у нее на языке, но оно не подходит, – сопротивление… бесплодно. Но я не ожидала… Я хочу сказать, что в тот день на службе я была так же поражена, как и все остальные. Только… – Она умолкает.
– Только что?
– Ничего. Это тема, которая не подлежит обсуждению.
– А! Мы говорим о сестре Магдалене?
Зуана кивает. Хотя она ничего не понимает, однако мысленно снова и снова возвращается к произошедшему: выражение трепета на лице девушки, когда та наблюдает возвышенную радость старой монахини; то, как похожие на когти пальцы смыкаются поверх нежной руки, впиваясь в плоть. И ее слова: «Он говорил мне, что ты придешь». Точно Он уже отметил послушницу какимто знаком.
– Она говорила с тобой об этом?
– Мы ведь больше не работаем вместе.
– Нет, но вы встречались.
– Один раз. – Один, если не считать взглядов, брошенных в трапезной через стол или мимоходом в галерее.
– Сестра Зуана, если тебе известно чтото, произошедшее в келье сестры Магдалены в тот день, ты должна рассказать мне. Несмотря на свою новообретенную… скромность, девушка попрежнему крайне напряжена, и хотя я не устаю благодарить Господа за… ту энергию, с которой она включилась в нашу жизнь, однако карнавал приближается, и меньше всего в это время нам нужны беспорядки.
– Она и впрямь говорила со мной о сестре Магдалене, когда мы встретились.
– Что она сказала?
– Спросила меня, кто она такая и почему о ней нельзя говорить за пределами ее кельи. Ее волновало то, что если это был настоящий экстаз, то люди должны узнать о нем. Я ответила ей, что тем, кому нужно об этом знать – то есть Богу и вам, – все уже известно. И что наш долг – повиноваться вашим приказам.
– Хорошо сказано, – улыбается аббатиса, наклоняется вперед и снова наполняет бокал Зуаны.
Глава восемнадцатая
Хотя Зуана ответила на вопрос честно, как предписывает долг послушания, однако в глубине души она знает, что сказала не все. Дело в том, что встреча между ней и Серафиной была нелегкой, хотя насколько то была вина девушки, а насколько ее собственная, Зуана не вполне понимает.
Внешне это был просто еще один час работы в аптеке, где они заканчивали леденцы для епископа. Однако, учитывая, что это было на следующий день после драмы у сестры Магдалены и в церкви и мадонна Чиара уже наверняка обсудила с сестройнаставницей и сестрой Бенедиктой будущее послушницы, обе хорошо понимали, что это их последняя встреча, по крайней мере, на ближайшее время.
Все утро община пребывала в возбуждении от голоса послушницы. На обеих утренних службах девушка пела восхитительно, ее глаза сверкали, рот широко открывался, преображение было столь полным, что казалось чудесным. Но когда Зуана, обернувшись, увидела ее в дверях аптеки, девушка приветствовала ее сдержанно, почти застенчиво, не зная, как себя вести, она вошла, опустив глаза долу, тихо приблизилась к рабочей скамье и заняла свое место.
На столе все было готово для финальной стадии изготовления леденцов, и обе женщины, ни словом не упоминая о происшедшем, стали нарезать холодную патоку и руками придавать ей форму небольших конфеток, которые затем обваливали в сахарной пудре с мукой, чтобы те стали приятнее на вкус и не слипались в простой деревянной коробке, куда их предстояло уложить.
Обе работали быстро и ловко, но молчание, которое в другое время подействовало бы на них успокаивающе, теперь словно кишело невысказанными словами. Зуана не была уверена в том, кому они принадлежат, поскольку, хотя девушка явно нервничала – она казалась раздраженной и пугливой, как будто ее сердце билось слишком быстро, – она сама тоже испытывала напряжение. По мере того как кусочки патоки превращались в горку гладких сахарных шариков, их взгляды раз или другой встретились, и это помогло растопить лед. Первой заговорила Зуана.
– Итак, твой голос наконец вернулся к тебе.
Девушка коротко и торопливо улыбнулась в ответ.
– Ммм. Я… Да, – выдавила она.
– Наш ночной соловей, наверное, будет мучиться ревностью сегодня.
– О, ночной соловей! – нервно хихикнула девушка. – Тот, что поет, приближая зарю, да? – Она снова нагнулась над патокой. – Ты права. Я хочу сказать… Я благодарна тебе за то, что ты… велела мне петь. Мне сразу стало легче… Я как будто нашла здесь успокоение.