Святые сердца
Шрифт:
Хотя в том, как она это сказала, смятения было больше, чем покоя.
– Ко мне это отношения не имеет. Это Господь проявился в тебе. Мы должны благодарить Его любовь и Его милосердие.
– Да… да, конечно, – прошептала Серафина, беспокойно вертя в пальцах шарики из патоки.
Впервые Зуана почувствовала себя в присутствии девушки неловко. И это ощущение встревожило ее куда больше, чем она была готова признать. Почему ее бешеную ярость и протест, боль и слезы переносить было проще, чем эту новообретенную гармонию? Если, конечно, то, что она чувствует, можно так назвать.
Зуана
– Я… Мне надо коечто у тебя спросить.
Меньше двадцати четырех часов прошло с тех пор, как она впервые произнесла эти слова, перенесшие их в царство мифических животных и поэзии непослушания. Теперь казалось, что это случилось целую жизнь тому назад.
– Та старая женщина в келье. Кто она?
Но к этому Зуана была готова.
– Просто смиренная монахиня, настойчиво стремящаяся к Господу.
– Так почему же ее прячут, словно в тюрьме? И почему аббатиса запретила нам говорить о ней?
– Я… я думаю, что аббатисе виднее.
– Но то, что случилось с ней вчера… экстаз? Это ведь был экстаз. Ты сама так сказала…
Но теперь, памятуя указание мадонны Чиары, Зуана замешкалась.
– Да, это было чтото вроде вознесения.
– А разве другим людям не надо об этом знать?
– Те, кого это касается, уже знают. Как сказала мадонна Чиара, это дело ее и Господа Бога.
– Но ее слова… которые она мне сказала… Я… я имею в виду, что если она была в экстазе, то…
Конечно. Кто бы не взволновался и даже не встревожился, услышав такое пророчество?
– Серафина, бояться тут нечего. Ее слова, адресованные тебе, были полны любви. Ее и Господа. Я нисколько в этом не сомневаюсь. Не сомневайся и ты.
И тут Зуана увидела, как выражение боли на секунду мелькнуло на лице девушки, но та тут же стиснула зубы – движение, которое напомнило Зуане ее былое непокорство, – и сосредоточилась на работе.
Обе продолжали работать, их руки порхали над поверхностью стола, резали, скатывали, завершали.
– Я в самом деле чувствую себя… более любимой, – наконец произнесла девушка, и ее голос был тих, но тверд, когда она подкатила следующий сладкий шарик к коробке. – Как будто за мной… присматривают.
– Тогда мы должны молиться за то, чтобы так было и дальше. Благодарить Бог а за Его бесконечное милосердие.
– Я хочу поблагодарить и тебя тоже. – Слова вырвались стремительно, хотя Серафина не отрывала глаз от рабочего стола, а ее правая ладонь лежала на его деревянной крышке. – За все, что ты сделала. Ты… ну, одним словом, ты была добра ко мне.
– Я лишь выполняла мой долг через любовь Господа.
– Ты так говоришь, но, помоему, ты сделала больше.
Зуана ничего не сказала, поскольку говорить было нечего. Они молча стояли, их ладони лежали друг подле друга на крышке стола. Завтра она будет работать здесь одна, комната снова станет ее единоличным владением. Все, к чему она так привыкла за последние недели: любознательность девушки и ее быстрый ум, нечаянное, непредсказуемое чувство товарищества, возникшее между ними, – уйдет, и ей придется опять привыкать обходиться без всего этого. Так должно быть. Она это знает.
Девушка прижала ладонь к столу так, что ее пальцы расползлись по дереву в стороны, как лучи. Их кончики в тех местах, где приставшая патока сыграла роль клея, были испачканы мукой. Несмотря на работу, они были попрежнему красивы, длинные, утончающиеся к кончикам, с гладкими розовыми ногтями, с идеальными полумесяцами, выступающими над кутикулой. Рядом с ними пальцы самой Зуаны походили на свежевыкопанные корешки, грубые и шершавые. Глядя на две лежащие рядом ладони, Зуана поневоле вспомнила о юношеской влажности девичьих щек, которую заметила, распустив ее головную повязку в то утро, и упругую пухлость ее тела, которую она чувствовала, помогая ей лечь в постель в ту первую ночь. Хотя теперь плоти на ней поубавилось – избыток переживаний и однообразие монастырской пищи придали больше изящества ее фигуре, – она была попрежнему прелестна. Да, не только косых и хромоногих, но и прелестнейших из женщин берет к себе Господь, дабы защитить их от соблазнов мира… Духовное сокровище девственности. Зуане вспомнились слова святого Иеронима: «Когда идешь, нагруженный золотом, берегись разбойников. Мы страдаем здесь, на земле, чтобы быть увенчанными в другом месте». Тех послушниц, которые начинали свой духовный путь, жаждая приблизиться к Господу, всегда вдохновлял этот текст. Хотя с какой стати она вспомнила его теперь, Зуана не могла понять.
Рядом с ней, словно трепетание ветерка, раздался вздох Серафины. Зуана снова взглянула на нее и тут же заметила, как рука девушки шевельнулась, слегка приподнялась и тут же упала, легко коснувшись тремя пальцами ее ладони.
Зуана немедленно отдернула руку, точно прикосновение девушки обожгло ее.
– О, прости меня! – Голос девушки зазвенел, словно она удивилась ее удивлению. – Я… просто хотела показать… то есть…
– Что показать?
– То, что ты для меня сделала. Моя рука. Там, где я вчера обожглась патокой. Видишь?
И Зуана увидела. Точнее, не увидела. Потому что видеть было нечего. Тыльная сторона ладони девушки была чистой, кожа гладкой, без малейших признаков волдыря или ожога.
– Все зажило. Ни волдыря, никакой отметины там, где сестра Магдалена воткнула в меня свои ногти. Твоя мазь творит чудеса.
– Она не предназначена для ожогов. Я дала ее тебе, чтобы ты смазывала синяки после наказания.
– Так их тоже нет. – И лицо девушки осветилось, точно исцеление проникло значительно глубже кожи. – Правда, я совсем вылечилась.
Но Зуана больше не думала о мази. Вместо этого она снова видела лицо старой монахини, слышала ее странный, жемчужный голос: «Он велел мне передать тебе, что бы ни случилось, Он здесь и позаботится о тебе».
Слышала ли это сама девушка? Господи Иисусе, защити это дитя. Не возлагай на нее больше, чем она в состоянии вынести. Зуана, не привыкшая, чтобы молитвенное настроение находило на нее неожиданно, внезапно испугалась.
– Хватит. Некогда болтать, – сказала она резко. – Доделывай последние леденцы, а я пока начну их укладывать.