Святые в истории. Жития святых в новом формате. XX век
Шрифт:
Государь подписал прошение об отставке, оставив за дядей пост командующего Московским военным округом.
Елизавета Федоровна с мужем и племянниками, Марией и Дмитрием, переехали из губернаторского дома в Александрийский дворец в Нескучном саду, но вскоре перебрались в Николаевский дворец в Кремле возле Чудова монастыря – казалось, что там безопасней.
Утро 4 февраля 1905 года Елизавета Федоровна долго вспоминала в мельчайших подробностях. За завтраком Сергей находился в хорошем настроении: накануне он получил от императора миниатюрный портрет покойного государя Александра III в обрамлении лаврового венка из золота и с удовольствием разглядывал подарок. Зато сама Елизавета Федоровна, как она потом говорила близким, с самого утра испытывала безотчетную тревогу и тоску. Обычно она не вмешивалась в дела мужа, а тут впервые чуть не со слезами на глазах стала уговаривать Сергея отказаться от предстоящей поездки в Петербург.
Днем Сергей Александрович решил съездить в губернаторский дом, чтобы забрать некоторые оставшиеся после переезда личные вещи. Елизавета Федоровна должна была подъехать туда позже.
Между двумя и тремя часами дня великий князь выехал из Николаевского дворца. Карета уже доехала до окружных ворот, как вдруг раздался сильный взрыв. Елизавета Федоровна побледнела и со словами «Это Сергей!» выбежала на улицу. Кто-то на ходу успел набросить ей на плечи плащ.
Террорист Иван Каляев, переодетый ямщиком, с расстояния в четыре шага бросил бомбу в карету великого князя Сергея Александровича. Предполагают, что бомба упала ему на колени. Смерть сорокавосьмилетнего великого князя последовала мгновенно.
«На Сенатской площади, не доходя до Никольской площади, уже толпился народ. Ее хотели не допустить, но она пробилась к месту, где лежали останки бедного Сергея – часть туловища с ногою, оторванная рука, обрывки тела, платье. Она припала к кисти его правой руки, сняла кольца. Лицо ее было в крови несчастного. Нашлись обрывок золотой цепочки и уцелевшие тельный крест и образки», – так великий князь Константин Константинович описал в дневнике события, произошедшие на месте взрыва.
Позднее Елизавета Федоровна говорила сестре, принцессе Виктории, что в эти страшные минуты думала только об одном: «Скорее, скорее – Сергей так ненавидел беспорядок и кровь».
К месту трагедии на извозчике примчался адъютант великого князя, Владимир Федорович Джунковский, который вспоминал: «Трудно описать грустную картину, представившуюся моим глазам, – полная тишина вокруг, народу мало, солдаты и офицеры несут что-то покрытое солдатской шинелью, за которую придерживается великая княгиня со спокойным лицом».
Удивительное самообладание Елизаветы Федоровны отмечали все, кто видел ее в эти трагические дни. Великая княгиня не плакала на людях, лишь белое, неподвижное, словно окаменевшее лицо выдавало ее глубокую, невыразимую скорбь. Она лично отвечала на многие письма и телеграммы с соболезнованиями и, как вспоминают, тихо и неподвижно стояла на коленях у гроба мужа во время панихид, которые служились почти без перерыва, с утра до позднего вечера. Должно быть, именно тогда Елизавета Федоровна испытала утешительную силу православной веры с ее долгими заупокойными службами и молитвами за души ушедших в мир иной.
«Элла изумительна: она делает все, что должно, думая только о других, но не о себе, принимает всех желающих выразить ей участие, часто ходит ко гробу, на панихиды, которые то и дело служат различные общества, учреждения, полки, заведения, и, кроме того, на официальные в два и восемь», – записал в дневнике великий князь Константин Константинович, приехавший на похороны из Петербурга как официальный представитель от семьи Романовых. Государя с императрицей отговорили ехать в Москву из опасения новых терактов.
В день трагедии Елизавета Федоровна навестила в больнице получившего тяжелые ранения кучера великого князя Андрея Рудинкина. Очнувшись, он первом делом спросил о Сергее Александровиче, и врачи не стали волновать больного печальным известием. Великая княгиня нарочно приехала в Яузскую больницу не в трауре, а в светлом платье и во время разговора с больным не проронила ни слезинки. На вопросы о здоровье Сергея Александровича, она тихо сказала: «Он направил меня к вам…»
Но особенно всех поразило, когда через три дня после гибели мужа Елизавета Федоровна посетила в тюрьме его убийцу Каляева, уговаривая его покаяться и подумать о спасении свой души.
«…Элла ездила к убийце Сергея; она долго говорила с несчастным и дала ему образок… Такое мужество, такая высота души прямо невероятны. Она – святая», – записал в дневнике изумленный великий князь Константин Константинович.
В дни прощания с великим князем Сергеем Александровичем по просьбе великой княгини Кремль был открыт для свободного прохода, и народ шел к гробу бывшего генерал-губернатора Москвы непрерывным потоком. На средства Елизаветы Федоровны во всех народных домах и столовых «Попечительства о народной трезвости Москвы» были устроены поминальные обеды для москвичей. По подсчетам устроителей, с 12 февраля по 15 марта, сороковой день кончины великого князя, по благотворительным билетам было выдано сорок пять тысяч бесплатных обедов.
По прошествии сорока дней, Елизавета Федоровна съездила в Ильинское, где они с Сергеем провели столько счастливых дней. В одиночестве бродила великая княгиня по заснеженным дорожкам парка, смотрела с террасы двухэтажного дома на застывшие воды Москвы-реки. Еще недавно они вместе с мужем пили на балконе дома утренний кофе, катались на лодке, играли в теннис, принимали гостей – каждый летний гостевой домик имел свои шутливые названия: «Приют для приятелей», «Пойми меня», «Миловид», «Кинь грусть»… Все эти радости для Елизаветы Федоровны умерли с гибелью Сергея. На будущее лето она решила разместить в Ильинском госпиталь для раненых.
О своем посещении Ильинского Елизавета Федоровна написала Николаю II в двух строках: «Я была в Ильинском, в Усове, на службе в церкви. Все там словно уснуло в снегу».
После гибели мужа Елизавета Федоровна уничтожила все письма Сергея и свои тоже – из их личной переписки случайно уцелели лишь несколько телеграмм и коротких писем.
Родственники настойчиво звали Елизавету Федоровну уехать из России. Свое решение она изложила в письме брату, великому герцогу Эрнесту Людвигу Гессенскому: «…Ничто не сможет заставить меня оставить это место. Но я буду жить или умру здесь. Мне кажется, что я вросла в это место, и я не боюсь. Я вполне спокойна и счастлива, да, счастлива сознавать, что мой дорогой находится в мире близко от Бога и что он не переживает это ужасное время» (письмо от 19 ноября 1905 года). Из этого письма видно, насколько трезво оценивала Елизавета Федоровна то, что происходило в России: «Все идет от худшего к худшему, и не надо строить себе никаких иллюзий, что лучшее время наступит через несколько месяцев. Мы живем во времена революции. Как все обернется – никто не знает, так как правительство такое слабое, или, скорее сказать, кажется, что его не существует…»
Точно не известно, когда именно возникла у Елизаветы Федоровны мысль создать в Москве в память о муже обитель молитвы, труда и милосердия. Но уже в конце 1906 года она распродавала свои драгоценности и великолепные наряды, чтобы купить дом с садом на Большой Ордынке для будущей Марфо-Мариинской обители. Название пришло от имен двух сестер Лазаря, воскрешенного Иисусом Христом: труженицы Марфы и молитвенницы Марии.
Великая княгиня Елизавета Федоровна решила объединить все лучшее, что она видела в русских монастырях и западных благотворительных учреждениях: Марфо-Мариинская обитель была похожа и на монастырь, и на благотворительную больницу, и на социальную службу помощи обез доленным.