Святые вожди земли русской
Шрифт:
Прозвенят двенадцать мирных ударов на кремлевских Спасских воротах. И Москва со своими пылающими огнями внутри и снаружи церкви еще молчит. И тогда над городом, в трепете и сосредоточении ожидающим своего Христа, пронесется вдруг рвущий воздух полногрудый звук Ивана Великого… Проплыл, еще не растаял, как за ним второй удар, там третий. Этот третий удар подхвачен вдруг во всех концах своих встрепенувшейся Москвой.
Звуки, как бы на приступ, лезут отовсюду на кремлевский холм, запевая, гудя, тихо различаясь и вновь и вновь прибывая в силе, торжествуя несказанное чудо. И над этой волной звуков царит стихийный гром, неопровержимый, как вечность, все собою покрывающий гул Ивана Великого. И кажется, когда пройдет вселенная, не станет уже времени: все равно в заветный час Воскресения Христова Иван-колокол пропоет воскресшему Христу свою безглагольную медную песню.
Будем любить родные колокола и бросать в них свою медь и серебро.
О значении сбора на церковное строение с большою теплотой говорит поэт князь Вяземский в
Среди сборщиков на церковное строение есть много людей высокой духовной жизни, пронесших на себе это трогательное дело как очистительный подвиг. Вспомним тут знаменитого некрасовского «Власа», этот удивительный чистый, русский, величественный, трогающий и потрясающий образ церковного сборщика:
В армяке с открытым воротом, С обнаженной головой, Медленно проходит городом Дядя Влас — старик седой. На груди икона медная: Просит он на Божий храм, Весь в веригах, обувь бедная, На щеке глубокий шрам; Да с железным наконечником Палка длинная в руке… Говорят, великим грешником Был он прежде. В мужике Бога не было; побоями В гроб жену свою вогнал; Промышляющих разбоями, Конокрадов укрывал; Брал с родного, брал с убогого, Слыл кощеем-мужиком, Нрава был крутого, строгого… Наконец, и грянул гром! …Влас увидел тьму кромешную И последний дал обет… Внял Господь — и душу грешную Воротил на вольный свет. Роздал Влас свое имение, Сам остался бос и гол И сбирать на построение Храма Божьего пошел. С той поры мужик скитается Вот уж скоро тридцать лет, Подаянием питается — Строго держит свой обет. Сила вся души великая В дело Божие ушла: Словно сроду жадность дикая Непричастна ей была… Полон скорбью неутешною, Смуглолиц, высок и прям, Ходит он стопой неспешною По селеньям, городам. Нет ему пути далекого: Был у матушки-Москвы, И у Каспия широкого, И у царственной Невы. Словом истины евангельской Собирая Богу дань. Побывает и в Архангельской, Проберется и в Рязань… Ходит с образом и с книгою, Сам с собой все говорит ИПосещаемость храмов является обыкновенно точным отражением благочестия жителей.
О поэте Хомякове, который был искренним и усердным христианином, передают, что, возвращаясь в праздник из церкви, он с радостью говаривал:
— Слава Богу, сегодня в церкви было тесно.
И в самом деле, что может быть отраднее для верующего человека, как вид храма не только полного, но переполненного народом, часть которого стоит даже за стенами храма. Это тяжело в нашем климате зимою, но великолепно летом, когда звук священных слов проникает через открытые настежь окна и пение хора смешивается с вольным пением птиц, которые тоже хвалят в песне своей Бога.
Кому приходилось бывать в церквах обыкновенно малого размера, выстроенных в таких дачных местностях, которые бывают главным образом заселены летом, а зимой совершенно безлюдны, тот видал, как только какая-нибудь треть молящихся может стоять в таком по большей части деревянном храме, а все остальные размещаются снаружи этой церкви, выходящей, так сказать, из своих стен.
Один известный писатель выражает глубокую мысль о том, что как бы хорошо было, если бы внутрь храма могли быть вдвинуты грядки с цветами и внимали богослужению. «Что в том, что цветы не поймут этого богослужения? И я вот не совсем разбираю слов „Херувимской“, а мне хорошо…»
И вот возникает мысль о том, что возможно служение литургии вовсе без храма, на чистом лоне природы, к которому не притронулась еще человеческая рука. Представьте себе, что в местностях, где нет храмов, но где живет много людей, стремящихся к храму, выбирается уютная и просторная полянка и среди нее ставится приспособление для престола: не самый престол, в основание которого должны быть положены святые мощи, а стол в форме престола, для того чтобы на нем можно было положить запасный антиминс и служить обедню. Вокруг ничего: ни иконостаса, ни отдельных икон, ни подсвечников, ни царских врат. Храм во время совершения литургии будет без границ, без стен и без крыши, необъятным.
И в этом слиянии молитвы и природы, в пении, сменяющемся трелями соловья или переливным серебром жаворонка, шепотом деревьев и плеском речной струи — какая бы была красота!
Жизнь сама собой приводит к тому, что иногда богослужение выходит из храма. Так, в некоторых монастырях нашего Северо-Запада бывает такой прилив богомольцев в великие праздники, что духовенство с чашами выходит из храма и приобщает народ в нескольких местах снаружи.
При открытии мощей благоверной великой княгини преподобной Анны Кашинской вышедшие из двух соборов крестные ходы встретились на воздухе, где была совершена лития, после которой протодиаконом прочитан с соборного крыльца указ Святейшего Синода о восстановлении древнего почитания благоверной княгини.
Точно так же в Москве, в вечер торжества прославления мощей святителя Ермогена, патриарха Московского, в разных местах Кремля для народа, под открытым небом, на нарочно сооруженных помостах и принесенных к ним иконах, совершались всенощные.
«Дух дышет, идеже хощет». И казалось бы особым величием и всемогуществом Божиим, если бы не только в храме, но и под открытым небом среди привольной природы совершалось чудо пресуществления.
Человека, который много путешествовал по Западу и видал, как там храмы открыты от раннего утра до позднего вечера, смущает мысль о том, почему у нас храмы открываются исключительно только во время богослужения. Святыни доступны лишь в то время, когда люди, занятые размеренным трудом — службою или торговлею, — бывают поглощены своей деятельностью.
Многие лица любят посещать ежедневно какую-нибудь излюбленную святыню. Так, есть многочисленный разряд лиц, которые стремятся всякий день поклониться Казанской иконе Божией Матери, стоящей в Петербурге в соборе того же имени. Но по утрам до поздней обедни икона в большинстве случаев отсутствует, так как ее возят по домам желающих принять ее, а в шесть часов собор уже бывает закрыт.
Между тем несомненно, что, если бы доступ в собор не был ограничен столь ранним временем, многие люди, освободясь от своих дневных дел, приходили бы к иконе на поклонение. Если вам под вечер в иностранном городе хочется сосредоточиться, вы входите в любую церковь, видите там светильники, тихо теплящиеся пред местными святынями. Вы можете уединиться, помолиться, успокоить свою душу, снять с себя какое-нибудь искушение, вообще сблизиться с Богом.
Можно со смелостью утверждать, что многие верующие, но слабые характером, поддающиеся соблазнам люди избежали бы не одного искушения, если бы могли от этого искушения укрыться в каком-нибудь ближнем храме и там помолиться. Большие города бывают жестоки к своим жертвам. Много, много в них совершается в момент отчаяния самоубийств. И, может быть, не одна жизнь была бы спасена, если б при проходе мимо храма душу потянуло в последний раз под святые своды. А там знакомая, привычная обстановка веры оказала бы свое отрезвляющее и спасающее влияние.