Связь без брака

— Иван Николаевич, — я пьяно ударил пустым стаканом по замызганной клеёнке стола, — да как вы такое можете говорить! В СССР всё было лучше! Уж точно лучше, чем сейчас!

Мой сосед и собутыльник, который раз за эти три года как мы с ним познакомились, после ухода от меня жены, отрицательно покачал головой. У нас была с ним разница в двадцать лет и если я застал изменчивые восьмидесятые, когда вся страна понимала, что что-то вскоре должно произойти, как последующие за ними бурные девяностые, и стабильные двухтысячные, то сосед был пятидесятого

года рождения и застал гораздо больше СССР чем я, и он был куда как категоричнее в том, что раньше было лучше.

— Никита, — он покачал головой, доливая мне в стакан ещё на два пальца, не забывая и про себя, — я тебе уже столько раз рассказал про свою жизнь, но ты постоянно, как этот плешивый, что появляется на экране телека, затягиваешь старую пластинку. Не было всё хорошо! Точнее не у всех было это хорошо! Я ведь тебе рассказывал про детство, про армию и про тюрьму в конце концов! Начинать сначала?!

— Мне кажется вы сгущаете краски Иван Николаевич, — пьяно икнул я, прикладывая руку к губам, чтобы выпитая палёная водка не полезла обратно и постарался запить всё побыстрее томатным соком, за упаковку которого нам пришлось подраться у мусорного ящика с бомжами рядом с «Пятёрочкой», куда каждый вечер выкидывали просрочку.

— Как директор мог спокойно насиловать воспитанников и об этом никто не знал? А воспитатели? А проверяющие? В конце концов дети же выпускались из интерната, они могли рассказать об этом в милиции уже потом, когда им ничего не грозило!

Старик посмурнел, и отрицательно покачал головой.

— Двадцатый раз тебе говорю. Никто никому ничего не рассказывал! За стукачество старшаки били и били сильно, так что прожив там даже месяц, ты навсегда закрываешь свой рот или оказываешься на кладбище, а после выпуска оно тебе нужно сообщать всем о себе такие подробности? Проще было забыть, как страшный сон и никогда туда не возвращаться.

— Ну хорошо ладно, интернат, — махнул я рукой и чуть не сбил на пол трёхлитровую банку с мутным рассолом, в котором плавали огурцы, наша основная закуска, — но в школе, которую вы посещали при этом вашем интернате, учителя видели синяки? Сломанные руки?

— Все мы были для воспитателей словно невидимки, — он стал заводиться от злости, — опять ты начинаешь одно и то же? Ничего не смог бы ты сделать! Ни-че-го! Даже если всё начать сначала, то любой был бы и остался ещё одним маленьким винтиком большого механизма, которым было тогда государство — Союз Советских Социалистических Республик.

— Несогласен, — я тоже покачал головой, — я бы точно изменил хоть что-то.

— Никита! — он угрожающе прорычал, и показал кулак сплошь, как и рука, покрытый синими, расплывшимися от старости татуировками, — сейчас опять огребёшь от меня!

— Вы бы так лучше в интернате себя грозно вели, глядишь и в тюрьме бы не оказались, — рассмеялся я, и тут обычно уравновешенный собутыльник, молча схватил со стола лежащий там складной охотничий нож и практически без замаха ударил им мне в грудь.

Боль окатила меня с ног до головы, и когда он вытащил его из раны, я сначала удивлённо потрогал то место куда пришёлся удар, недоумённо рассматривая руку, полностью оказавшуюся в крови. Боль волнами накатывала и накатывала, стали холодеть ноги, затем руки и последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание, это его обеспокоенный голос.

— Никита? Никита очнись, харе притворяться!

***

— Иван вставай, собирайся, — услышал я женский голос и открыв глаза, увидел, как в комнате, где я лежу на кровати, напротив двери у зеркала, стояла незнакомая мне женщина лет тридцати в смешном старом ситцевом платье, коричневых туфлях на низком каблуке, но почему-то в небольшой шляпке, которую она поправила и повернулась ко мне.

— Вставай, машина уже ждёт во дворе, нехорошо людей заставлять ждать! Я и так дала тебе возможность выспаться.

— А куда мы идём? — не понимая, где я, кто эта женщина, и что ей от меня надо я медлил, ведь последнее, что помнил, это был мой собутыльник в занюханной квартире и его удар ножом мне в грудь.

— В новое место, я вчера тебе о нём говорила, — уклончиво ответила она, смотря за тем, как я встаю с кровати, — меньше вопросов Иван, быстрее собирайся!

Тут я удивился ещё сильнее, но тем не менее поднялся, изумляясь оттого, что мои руки тонкие, словно веточки, а белая майка-алкоголичка и чёрные семейные трусы, присутствующие на мне, словно вернулись из детства. В точно таких же, я ходил в своё время в школу.

Собрав видимо приготовленные заранее немногочисленные вещи, лежащие аккуратной стопкой на стуле возле кровати и сложив их в школьный ранец, я одел школьную форму и повязал галстук, поправив воротник рубашки.

— Я готов, — оповестил я женщину.

— Наконец-то! — её губы скривились, и она качнула головой в сторону входной двери. Выйдя в коридор, я понял, что мы живём в общежитии, поскольку этот длинный коридор, с множеством одинаковых дверей друг напротив друга, мне был уж слишком хорошо знаком. В подобном я и сам прожил, участь в институте. Было раннее утро, так что никого кроме нас не было, и мы спустились вниз, выйдя из двери, провожаемые удивлённым взглядом вахтёра, сидевшего на своём месте.

— «Волга»? — я ещё сильнее удивился, увидев чёрную машину с чёрно-белыми номерами, к которой подвела меня женщина и поприветствовав шофёра в военной форме, села сама на переднее сиденье, а мне сказав занять заднее. Сняв ранец и поправив кожаные лямки, я забрался во вкусно пахнущий, чистый салон и боясь его запачкать, аккуратно присел, поставив ранец с вещами себе на колени.

Рыкнув мотором, машина тронулась с места. Водитель с женщиной не разговаривал, и так, молча, мы довольно длительное время ехали по улицам явно небольшого посёлка, давая тем самым перевести мне дух и осмотреться.

— «Где я? — вертел я головой по сторонам, не узнавая улицы и дома, — ни одного знакомого места».

Правда вскоре этот вопрос ушёл на последний план, поскольку люди и вывески, которые редко встречались на улицах просыпающееся посёлка с весьма разбитыми дорогами и встречающимися частными деревянными домами, вызвали у меня приступ лёгкой паники.

— Какое сегодня число? — с дрожью в груди спросил я у женщины.

— Двадцать пятое, ты что забыл, что ли? — недовольно ответили мне, даже не повернув голову в мою сторону.