Связанные паутиной
Шрифт:
Мальчишка оказался настоящим змеиным сыном!
– И кем же были твои родители, чтобы ты такой получился? – озадаченно спросила девушка, отпуская раба.
– Никем. Я не знал их. Меня нашли в обители староверов, которые прятали меня от чистопородных, – буркнул змееныш, угрюмо насупясь.
Похоже на правду. Никто из инкантаторов не стал разбираться в его происхождении, а просто спихнул лишний рот на ворчливого старика. А ведь само появление на свет полукровок являлось аномалией. И случалось это не так часто.
– Госпожа, когда вы мне сказали, что полукровки
– Все может быть, – легкомысленно ответила Сантера. – Пойдем ужинать. Я зверски голодна!
– Вместе?
– Не вижу никаких преград. Ты же свободен – ты больше не раб.
Если нельзя избавиться от докучливого шпика, надо сделать его своим другом.
Люциан Нил Оберрон Максмилан был человеком строгих правил. Он не бил слабых, не называл дураков дураками и заправлял рубашку в штаны. Когда его о чем-то просила девушка, отказать он не мог. Это считалось простой вежливостью. По крайней мере, он сам пытался себя в этом убедить.
Его почтенный отец, владелец нескольких ткацких фабрик и лесных угодий, человек, приближенный ко двору, был несколько другим. Вульгарный солдафон, любитель легких денег и красивых женщин, он желал, чтобы потомки прошли все тяжкие испытания, что выпали когда-то на долю ему самому.
Люциану еще повезло отправиться в бывшую столицу к чистопородным. А вот его старшего брата послали за Стену – воевать с Иными. На границе людских земель до сих пор бушевала война. Ветхий лес не сдавал позиций, скрывая на огромных территориях всех выживших после зачистки нелюдей. Более того, сколько бы его ни пытались вырубить, лес захватывал новые и новые земли, вплотную подступая к людскому жилью.
Благородного воспитанного юношу, которым Люциан прибыл в Пьету, сразу невзлюбили. Большинство желающих вступить в серые ряды являлись простолюдинами, с крепкими нервами и кулаками, мечтали послужить стране или отомстить за бессмысленно погибших предков. Дабы влиться в коллектив, пришлось выучиться трем вещам: пить не пьянея, играть в Монету простака [17] и терпеть обидную кличку Люси.
17
Карточная игра, цель которой обмануть соперника и забрать его деньги.
Работа оказалась непыльной. Неразумные Иные редко заползали в город. Самой большой опасностью была возможность нарваться на свист крикуна где-нибудь в окрестностях. Приносили много доносов – больше написанных из зависти или мести. Но один раз на пути молодого лорда таки попался баламут. Тот день навсегда впечатался ему в память.
Простая дешевенькая квартирка на окраине. До смерти напуганная семейная пара, встречавшая их на лестнице. У обоих трясутся губы. А внутри ребенок, кроха года от роду, играющийся разноцветными шариками, которые, как утверждали
Матовые радужные шарики летали под потолком, а баламут смеялся чистым детским смехом существа, не познавшего горечь и отчаяние.
Он еще не знал, что по закону его следовало отдать ученым из Форксобри, которые будут проводить на нем эксперименты, пытаясь выявить закономерность и причину появления ему подобных. И не понимал, что продали его собственные родители, на чьих лицах сейчас читалось лишь отвращение и испуг. «Он не наш… Уберите. Сотрите… чужой… Только пусть никто не узнает… не наш!» – безмолвно говорили они.
Чистопородные выполнили свой долг, хотя потом Люциану долго снились кошмары. И когда в их коллективе появилась девушка, он долго не мог понять, чем могло привлечь хрупкое создание подобное дело.
Лиз была немного нескладной, молчаливой и строгой. Волосы в вечном беспорядке, короткие и сухие, как солома. Большие очки. Но за простоватой неухоженной внешностью скрывалась сталь. Каждый раз, когда Люциан разговаривал со специалисткой, в нем невольно просыпалась робость. И вот сейчас он спешил в канцелярию рассказать о результатах поиска, хотя следовало бы подождать конца рабочего дня.
Девочки, сидящие в полумраке за печатными машинками, приободрились, увидев его. Люциан гордо расправил плечи. Она сидела в дальнем углу, склонившись над тетрадью, и настольная лампа бросала на худое лицо гибкие тени.
– Надеюсь, не помешал? – окликнул девушку молодой чистопородный.
Лиз вздрогнула и закрыла документ ворохом папок.
– Люциан, это ты… Нет, конечно, нет. Не ожидала тебя здесь увидеть. Есть хорошие новости?
– Относительно. По твоему запросу ничего не вышло. Словно все следы потерли. Но есть ниточка, ведущая к некоему Чарльзу Филису. Живет в глуши, на побережье Тирса. Одинок, детей и супруги не имеет. Пару раз привлекался черным сектором за пьянство и дебош.
– А вот с этого момента поподробнее, – попросила Лиз, снимая очки. Ее большие внимательные глаза выделялись на бесцветном лице особой, неженской красотой. Люциану почему-то вспомнилась картина, висевшая над камином в их замке. Она изображала госпожу в шелковом платье, стоящую на стене и державшуюся для равновесия за каменный зубец, а ветер терзал подол, оголяя тонкие щиколотки. Шел дождь. Лицо у незнакомки было отчаянно смелое, божественно красивое и радостное, глаза жгли желающих ее рассмотреть внутренней нестерпимой силой.
Еще мальчиком он любил садиться у матушкиного кресла, опускать голову ей на колени и подолгу разглядывать эту картину, гадая, кем была эта госпожа и чего она ждала под проливным дождем.
«Мало кто из мужчин знает, как горячо и отважно женское сердце и как стремится оно к открытиям и страстям», – однажды тихо сказала матушка и тяжко вздохнула, щелкая спицами.
– Так что же с дебошами? – напомнила Лиз, устало щуря кошачьи глаза.
– Пытался доказать, что его дед был героем, прилюдно оскорблял Кнеза, – опомнился Люциан. – Вот его адрес, если надо.