Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
– Торс у него ваш, что ли? – хмыкнул Стас.
– Торс не мой, – скромно признался Тормозов. – Но где-то я его видел. Вы знаете оперу «Кармен»? Там на сцену выходит точно такой же могучий бык. Или не выходит?.. Точно, он за сценой ревёт! Музыка Бизе-Щедрина. Бык смертельно бодает Кармен, и её выносят… Нет, не выносят! Она своим ходом идёт. А бык как же? Я отлично помню, что где-то был похожий мускулистый бык. Может, на грузовике?
– Верно. На «Белазе» зубр – один к одному, – подсказал Самоваров. – Покойный Щепин не в Беловежскую пущу ездил за вдохновением.
–
Тормозов виновато заморгал: стола он тоже не мог узнать. Тогда Стас взялся за дело по-другому. Он усадил Тормозова на стул именно так, как он, по словам Селиванова, сидел в тот памятный вечер. Стеллажи с муравьедами и быками остались у него за спиной, как и неузнанный стол.
Тормозов сел и уставился на старое вытертое кресло, в обивке которого сохранились лишь продольные нити, напоминавшие теперь струны. Это кресло, казалось, не на шутку заинтересовало бывшего инженера.
Стас с Самоваровым замерли. Тормозов решительно протянул в сторону кресла указательный палец:
– Здесь сидел кот!
– Какой кот? – в один голос спросили Стас и Самоваров.
– Серый. Обыкновенный. Он смотрел на меня, а глазищи были у него жёлтые и горели – в холодильнике бывают такие лампочки. Вы не знаете, коты моргают когда-нибудь? Этот совсем не моргал. И на меня смотрел. У него ещё бакенбарды были – не кучерявые, как у Пушкина, а серые, лохматые. Не могу даже вам сказать, как у кого – вроде был такой то ли физик, то ли химик… Фамилии не помню, да и лица тоже; может, у него и не бакенбарды, а борода была? У химиков почему-то отличные бороды растут! Наверное, от сероводорода – они ведь разной дрянью дышат. Когда я в Академгородке…
– Тут сидел кот, и?.. – перебил его Стас.
– А что кот? Он не химик, бороды у него не было. Чего о нём говорить? Я вам лучше расскажу, как я в Академгородке…
– А тут что?
Стас сделал шаг в сторону и показал на огромный фанерный шкаф, очевидно, самодельный.
– Там за шкафом туалет, – сказал Тормозов. – Вы правильно идёте, только правее держитесь: у стены вёдра со всякой пакостью стоят, не запнитесь. Правой рукой пошарьте по стенке. Нащупали выключатель? Ну, теперь всё в порядке.
Стас действительно обнаружил на стенке выключатель, щёлкнул им. Сразу ярко озарилось небольшое – много теснее фанерного шкафа – пространство туалета. Оно было оборудовано старорежимным, женственно грушевидным унитазом, а также умывальником, запятнанным чем-то несмываемо синим и зелёным.
– Вы заходили в туалет? – мягко поинтересовался Самоваров у Тормозова.
– Заходил. Дрянной сортир! Видели бы вы туалет Академического театра имени Станиславского и Немировича-Данченко в шестьдесят пятом году! Я туда вообще-то пошёл на концерт Димы Билана. Но в буфете чего-то такого в бутерброд с сыром подсыпали, что я света белого не взвидел! Позже я узнал, что на том концерте присутствовал Борис Березовский. Это, наверное, его убрать хотели, а по ошибке траванули меня. Мне сразу не до Димы стало, и я…
– А сюда вы зачем заходили? – строго спросил Стас.
–
– Вы здесь один были?
– Вдвоём там не поместишься – сами видите, какая теснота. Да и зачем вдвоём? Очко-то одно.
– Кроме кота вы в этом помещении кого-нибудь видели?
– Не помню. Это было давно. Даже не могу сказать вам, в каком году. Я обычно даты помню, но тут… – пробормотал Тормозов и замолк.
– Вы здесь были шестого декабря этого года! – отчеканил Стас.
– Ну, значит, шестого. Темно было, вот я и забыл. Но память у меня феноменальная! Когда Эмиль Кио вызвал меня на сцену и положил между двух стульев…
– Шестого декабря было темно, и вы здесь присутствовали, и кот сидел в кресле, и вы нашарили выключатель на стенке… Но как вы сюда, в эту мастерскую, попали?
Стас отчаянно громоздил фразы, напирал, потому что видел: свидетель выдыхается. Даже Самоваров не ожидал, что вечно бодрый, краснолицый, говорливый Тормозов может так сникнуть. Всё веселье из инженера выветрилось, румянец померк, и только большой нос ещё был розов и задорно поблескивал. Говорить ему расхотелось, он больше жалобно вздыхал. Устал? Всё-таки больной человек…
Самоваров подумал: раз дело было вечером, Тормозов мог видеть только то, что освещалось несильной лампочкой, которая висела на узловатом шнуре у входа. Вот почему он не запомнил скульптур, которые бросаются в глаза днём. Зато он видел кресло, кота, диван. Да в туалет ещё заходил. Как он сюда попал? Что здесь делал?
Тормозов вздыхал на своём стуле и косился на входную дверь с тоскливым видом послушной собаки. Самоварову стало его жаль. Он тихо сказал:
– Вам трудно, Алексей Ильич, сразу всё вспомнить. Да, кресло стояло, кот в нём лежал. Но вы ведь не с котом вдвоём тут сидели? Тот другой, кто был с вами, сможет всё вспомнить, а вы домой пойдёте, отдохнёте…
Тормозов расплылся благодарной улыбкой:
– Конечно! Вы правы! Я, собственно, сюда в туалет-то и зашёл, а так мы с Пермиловским договорились в торговом центре «Евразия» встретиться. Надо было подарок купить Алику Ледяеву. Там продавались огромнейшие песочные часы корейского производства, с музыкой. Помните, как Пугачёва пела: «Ещё идут песочные часы»? Верунчик Пугачёву просто обожает, а Алик про часы поёт. Только какая-то гадина нас опередила. Приходим – нет часов. Теперь другой подарок ищем. Вот в Джезказгане, где я был в командировке и скорешился с Валеркой Леонтьевым…
– Вы с Пермиловским были? Не в Джезказгане, а здесь, где кот сидел?
– Нет! Пермиловский меня в «Евразии» дожидался. Тут его не было. Про кота у Вити поинтересуйтесь – он должен знать. Мы тогда с Витей шли, я его и спросил, нет ли где поблизости приличного бесплатного сортира. Понимаете, приспичило… Витя меня сюда и привёл. Не слишком тут прилично, но денег действительно не взяли. Я отлил – и в «Евразию» бегом. Но там какая-то гадина…
– А Витя тут остался?
– Не помню. Совсем не помню…