Сын башмачника. Андерсен
Шрифт:
Не дороги — начала нашей жизни, а мы сами — начало наших дорог. Дороги начинаются не за городом, не за деревней, они начинаются в нас самих, в нашем сердце. И у каждого из нас одна дорога, хотя мы ошибочно думаем, что дорог много...
Он уезжал, и голос рожка долго стоял в ушах матери...
Куда отправляла она его? В никуда.
К кому отправляла она его? Ни к кому...
Ах, мой бедный Андерсен, Андерсен, Андерсен...
Почтовый дилижанс исчез вдали, похитив сына. Что-то в ней ещё надеялось — доберётся до следующего города и вернётся назад, но бабушкины глаза сказали ей: он не
— Зачем я отпустила его, зачем? — Она заломила руки, и со стороны этот жест мог показаться картинным, будучи самым искренним из всех материнских жестов — жест прощания...
Бабушка молчала. Она, едва ли не всякий день стремившаяся к внуку и весь смысл своего бытия видевшая в том, чтобы подержать его руку, поговорить с ним, чувствовала это так ясно и хорошо, что слёз у неё не было. О чём плакать? Она понимала, что скоро умрёт. Отъезд внука уменьшил её жизнь, как-то удивительно принизил её значимость. Какое это всё-таки было счастье — видеть внучка, а теперь он исчез за дорожной пылью, словно сам ею стал.
— Ганс, Ганс! — крикнула она облачку этой пыли. — Ганс...
И ей казалось, что пыль ответила:
— Это я, я...
Небо стало ниже. Облака тяжелее. Неужели её Ганс всё-таки уехал, уехал, уехал? Почему он уехал от неё, родной бабушки? Откуда такая свинцовая несправедливость. Откуда такая безжалостность проклятой жизни?
Она хотела сказать, что не нужно было отпускать мальчика, но, посмотрев в лицо Марии, захлебнулась своими словами...
Два самых сильных одиночества в мире обнялись и пошли к Оденсе, как к пепелищу.
А облако пыли, поднятое почтовым дилижансом, исчезло. Горизонт стал совершенно ровен, поле словно поглотило тяжёлую карету, и тихие небеса говорили, что ничто не изменилось в этом мире, всё происходило так, как и должно было происходить.
И бабушка, и мать одновременно оглянулись. Нет, карета не вернулась назад, она тихо двигалась в сторону Копенгагена, совсем неизвестного и далёкого, как Китай...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Копенгаген
— Вы меня не понимаете! — сказал Утёнок.
— Если уж мы не понимаем, так кто тебя и поймёт?
Что ж, ты хочешь быть умнее Кота и Хозяйки, не говоря
уже обо мне! Не дури, а благодари-ка лучше Создателя
за всё, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели,
тебя окружает такое общество, в котором ты можешь
чему-нибудь научиться, но ты пустая голова, и говорить-то
с тобой не стоит! Уж поверь мне! Я желаю тебе добра,
потому и браню тебя — так всегда узнаются истинные друзья!
Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!
— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал Утёнок.
— Скатертью дорога! — отвечала Курица.
И Утёнок ушёл. Он плавал и нырял, но все животные
по-прежнему презирали его за безобразие.
Настала осень; листья на деревьях пожелтели и побурели;
ветер подхватывал и кружил их; наверху, в небе,
стало так холодно,
а на изгороди сидел ворон и каркал от холода во всё горло.
Бр-р! Замёрзнешь при одной мысли о таком холоде!
Плохо приходилось бедному Утёнку.
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОН
Было время, когда на берегах Балтийского моря вплоть до Эстляндии огромными землями владела Дания.
С 1397 года она возглавляла Скандинавский союз, которого боялись все соседи.
Германские земли Гольштейн, Южный Шлезвиг и Лауенберг составляли нераздельную часть Дании.
В непростой европейской семье датчане были самыми сильными завоевателями. Норманские поселения обнаружены даже в Гренландии. Под именем норманов датчане водворялись на Британских островах, на берегах Франции и Средиземного моря. Задолго до Колумба они посещали Новый Свет.
Норманы — нация непосед и первооткрывателей. Жажда путешествий гнала их от острова к острову, от побережья к побережью. Но они были безжалостны, и не христианское сердце, а меч вёл их вперёд.
Однако на развитии Дании не могло не сказаться её невыгодное географическое положение. Отсутствие географического единства не позволило Дании удержать завоёванные земли и помешало ей стать империей.
Язык народа есть право его на существование в семье народов. Дания выстрадала свой язык, и в нём проявился характер этой великой страны.
Фиония, где родился Андерсен, окружена цепью небольших островов. Около ста дней в году термометр опускается ниже нуля градусов. Но больших морозов не бывает. Это вам не Россия. Густые туманы главенствуют над Фионией, изменяя ландшафт и диктуя глазу обман за обманом.
По характеру датчане принадлежат к германской расе, но привыкли рассматривать себя, как нечто отличительное от немцев. Датчане горды и не хотят политически сливаться с Норвегией, Швецией, Германией.
Они обособляют себя, и в XIX веке питались плодами немецкой культуры, поскольку не могли самостоятельно выработать свою собственную.
Начало Дании потеряно во глубине веков. Из «преданий старины глубокой» можно сделать вывод, что из Ютландии во II веке до н. э. вышли кимвры, поэтому её нередко именуют Кимврским полуостровом. В V веке англы и саксы, сев на лёгкие свои суда с вёслами, подобными крыльям, устремились отсюда на поиски лучшей судьбы и оказались на берегах Альбиона, покорив тамошних туземцев. Именно они положили начало королевству Великобритания.
Совсем недавно даже в Гренландии нашли стоянку викингов.
Когда англы и саксы ушли с Кимврского полуострова, туда из Зеландии и Скандинавии двинулись датчане. Они подчинили себе Ютландию вплоть до реки Эйдера.
Эти места привлекали и славянские племена: на некоторых южных островах Дании — Лааланде, Фальстере, Лангеланде селились наши предки. До сих пор в некоторых названиях сквозит их присутствие.
Однако славяне не были так сильны и воинственны, как датчане, и последние то ли выдавили их из этих мест, то ли покорили — история умалчивает.