Сын демона. Интервью с Истиной
Шрифт:
– «Риор…» – голос капитана, раздавшийся от двери, был неожиданно пронизан нотками едва уловимой в бархатных обертонах печали. Я не стал оборачиваться, необъяснимым образом поняв – не это сейчас нужно пирату, неприятно будет этому незаурядному существу мое внимание и сочувствие. А Фаанмико, приблизившись ко мне со спины, закончил фразу, – «…и вечность не так страшна там, где есть ты». Это язык ваальсири, ледяных эльфов. Его язык. Его звали… зовут Риор Теннеригу.
Я, словно зачарованный, вновь протянул руку к портрету и тут же почувствовал, как обхватили запястье горячие пальцы:
– Не трогай, малыш. Не стоит… – пират, мягко отпустив мою руку, отошел к столу и залпом опрокинул в себя содержимое терпеливо дожидавшегося его стакана.
Я, помедлив, снова взглянул в удивительные глаза ангела на портрете и вернулся в кресло. Взглянул на капитана, который замер, глядя куда-то поверх моей головы и, осмелившись, негромко спросил:
– Он… Умер, да? Риор? – верманджи вздрогнул, приходя в себя и отрицательно покачал головой. Я облегченно вздохнул и улыбнулся ему, – Красивый портрет. Тот, кто его писал, должно быть, настоящий мастер своего дела. Не подскажете, чье это творение? Кто художник?
Фаанмико тихо, невесело рассмеялся. Подтянул из-под стола носком ботинка свежую бутылку невероятной своей амброзии, ловко подкинул ее на уровень глаз и, сделал большой глоток прямо из горлышка. Задумчиво покачал емкость в ладони и, наконец, ответил:
– Я, малыш. Я…
POV Д. Фаанмико
Как часто, глядя в небо, мы думаем о прощении, смерти, истине? Согласитесь, это редкое явление. Почему? Сейчас начнутся массовые словесные излияния на тему бессмысленности высоких материй в быту и прочее искристое, пафосное и совершенно ложное. На мой взгляд, нам просто страшно. Страшно представить, как мы будем умирать, страшно подумать, где сейчас тот самый, единственный человек, чье прощение стало целью всей жизни, страшно услышать то, чего боялся много лет, потому что правда – это, черт возьми, больно.
Вот и думаем мы, всматриваясь в иссиня-черную мглу, обо всяких банальностях – где найти подходящую бухту и дождаться отлива для кренгования, как бы возродить назад клан Черных капитанов, ибо от него было чертовски много пользы, на каком из островов, наконец, выпустить команду развеяться, пока эти морские бесы не перегрызли друг друга…
Да, мы – это я и трое моих братьев: шерстяной, рогатый и крылатый. А вы надеялись, что я сейчас тоже начну плеваться во все стороны внутренним миром? Нет, не сегодня, пожалуй.
Палуба привычно согревала спину под тонкой тканью рубашки, даря ощущение защищенности и покоя. Рокассиодрия, мягко бегущая вперед, мерно раскачивалась, словно танцуя контрданс в ритмично вздымающихся волнах Фальфаярского моря. Звездное небо черной тенью расчерчивали ломкие очертания бизань-мачты и слышались неподалеку тихие шаги и дыхание рулевого, терпеливо несущего последние часы ночной вахты в ожидании, когда сменят его-бедолагу, на этом ответственном посту.
Где – то внизу переговаривались вахтенные, искренне думая, что делают это тихо и замер, точно мраморная статуя, тонкий силуэт, черное пятно на фоне бескрайних небесных просторов – Элоиз там, наверху, внимательно вглядывается вдаль, режут морскую гладь удивительные оранжевые драконьи радужки, для которых не существует слов «ночь» и «темнота». За то и держу, хех…
Безумно люблю эти последние, предрассветные часы ночной пляски наперегонки со временем, когда кажется, что весь мир вокруг тебя замер и дыхание корабля становится твоим, а биение волн о дерево борта заменяет пульс крови в жилах. Свобода, данная свыше, подаренная и не отнятая никем и ничем. Это и несет в себе слово «Море». Это и есть я. Все мы. Это и есть Рокассиодрия.
Негромко скрипнули доски мостика совсем рядом с моей головой и я улыбнулся, встречаясь взглядом с мягко светящимися в темноте, изумрудными зрачками присевшего на корточки Виниара:
– Не спится, брат? До начала твоей вахты еще часа три есть, отдохни, завтра будем идти через Драконью пасть, нужно быть в состоянии воспринимать реальность… – Я приподнялся на локтях, отбрасывая за спину волосы.
Штурман неопределенно пожал плечами и негромко ответил, осторожно протягивая мне выпавший из косы амулет:
– С нами связался главный врач ЦКИ, отделения какой-то там необычной хирургии. Ну, куда у нас Эвиар попал не так давно, помнишь? – Он внимательно, почти моим жестом, заглянул мне в глаза и продолжил, – Просил передать, что курьер с документами на кредит их отделению отправится завтра на остров Мельсири, где будет ожидать нас в бухте «Два Серпа».
Я задумался, машинально переплетая косу. Мельсири… Остров, окруженный грядами рифов и скал, опутанный сотнями подводных тоннелей, небольшой и малонаселенный. Бывали, знаем. Вдоль позвоночника пробежала дрожь, когда в голове, словно на экране фонвизора, побежали картины – красивый и теплый, этот остров, защищенный со всех сторон острыми клыками скалистых гряд, нес огромную опасность каждому кораблю, желающему причалить к его гостеприимным берегам. И это жгло изнутри сумасшедшей волной нетерпения, радости и азарта – я люблю и всегда любил принимать вызов, бросаемый мне Богом морей. Странно только вот что – почему Лео выбрал именно Мельсири, почему решил отправить курьера вместо того, чтобы прибыть самому, почему вообще обратился со всем этим именно ко мне. Когда мы впервые оговаривали этот вопрос несколько недель назад, я полагал, что он проведет переговоры лично и, признаюсь, очень его ждал.
Ладно, разберемся! Я поднялся на ноги, на секунду притянул к себе по-утреннему расслабленного и спокойного Ниара, зарылся пальцами в терпко пахнущие морской солью и ветром волосы:
– Пойдем тогда навигацию налаживать, раз уж не спишь! Негоже будет заставить нашего гостя ждать на берегу… – штурман улыбнулся, по – мальчишески тряхнув головой и, привычно вывернулся из рук. Обошел удивленно обернувшегося рулевого и словно расцвел, направляясь к своей драгоценной обители, в которую он с крайней неохотой пускал даже меня. Навигационная рубка была его детищем, вышколенным и выверенным до сантиметра и каждый из приборов, в ней находящихся, этот худощавый парень с весенними глазами знал, как буквы своего имени, оберегая их, словно детей и гневно шипя на любого, кто протянет к ним лапы.