Сын детей тропы
Шрифт:
— Двуликий спускался с холма, а вы не вернулись. Как долго мне стоило сидеть и ждать? Я сошла вниз. Трусливый старик сказал, что вы в Новом городе, и объяснил, как найти.
— Ты запугала его?
— Мне и не нужно было. Он затрясся, едва увидел моё лицо. Я позаботилась, чтобы не поднял тревогу, выгнала повозку за ворота и вернулась за вами, хотя могла и не делать этого!
— И ты вот с этим...
Человек провёл пальцами от виска к виску через глаза.
— С меткой своей шла по городу, с
— Двуликий ушёл. Эти смрадные огни, которые они развешивают у дорог, не сравнятся даже с Одноглазым, вдобавок люди слепы. Никто не разглядел. Стражи у врат не смотрят, кто выезжает, а для тех, кто без телеги, есть иные пути. Только в доме, где я ждала увидеть вас...
— Что там случилось?
— Догадайтесь, если Трёхрукий не отнял разум. Ваша вина! Стоило оставить вас там, у моста. Вернулись бы в город и ответили Оку за всё!
— За что? — с подозрением спросил человек.
Ашша-Ри помолчала, сощурившись.
— Нужно идти, — сказала она вместо ответа.
Человек перебросил через шею ремень стренги, щипнул пальцами струны, издав тонкий протяжный звук.
— Ты там перерезала всех?
— Одного, — неохотно созналась Ашша-Ри. — Другой... Ему осталось кое-что на память. Он захочет меня догнать, очень захочет. Ложный след удержит ненадолго. Мы должны идти, быстро.
Земля бугрилась волнами, застывшими, закаменевшими. Идти было нелегко. Человек то и дело спотыкался, бормоча проклятия, и стренга на его груди чуть слышно звенела.
Нептица почти не шла — перелетала небольшими прыжками.
Ашша-Ри прихрамывала, но не отставала. Закушенные губы побелели.
Шогол-Ву поглядел на неё и замедлил шаг. Охотница заметила.
— Жалеешь меня, ты, знающий мать? Смеешь жалеть? Погляди на меня ещё так — я вырежу тебе глаза! Я не людская падаль, не порченая, как ты. Я дочь детей тропы, и я иду по тропе, пока держусь на ногах! А упаду — поползу, цепляясь руками, зубами. Пока жива, я не сдамся. Если хочешь жалеть, пожалей себя, ты, ничтожество!
Человек присвистнул и сказал вполголоса, придерживая Шогола-Ву за рукав:
— Ничего так она тебя отделала. Так расскажешь, отчего тебя зовут знающим мать, а? Чего это ты порченый? Дорога долгая, я б послушал.
— Почему ты стоял в петле, когда мы встретились?
— Ну, знаешь! Такое скажешь. Стоял и стоял, что теперь?
Шогол-Ву не ответил. Человек помолчал тоже и махнул рукой.
— А, ладно. Я понял, что беседа не заладится.
Дальше он шёл, задумчиво похлопывая рукой по боку стренги, и та ныла. Шогол-Ву хмурился, потирая лоб. Протянул руку, остановил пальцы человека.
— Чего? Что тебе не так?
— Это хорошая вещь. Когда она поёт, всё меняется. Её песни можно оставлять богам вместо подношения. Но если будешь стучать, я её сломаю. Буду жалеть, но сломаю.
—
Человек прислушался, взялся даже придерживать стренгу, чтобы та не звенела сама по себе. Зато принялся ныть сам.
— Пожрать бы, да. Когда это там довелось набить брюхо? Пожалуй, вчера, когда Двуликий стоял в том же месте на холме. А где силы брать? У меня уже дыра — погляжу и увижу пустошь за спиной.
Он согнулся, будто и вправду верил в то, что говорит. Поглядел назад, приподняв локоть, и замер.
— Что там? — спросила Ашша-Ри. Обернулась, сдёргивая лук с плеча.
— Да от голода всё плывёт перед глазами, — ответил человек, выпрямился и тряхнул головой.
Шогол-Ву тоже поглядел.
Пустошь тянулась во все стороны — бурое полотно с редкими клочками зелёного и багрового. Отсюда уже не была видна оставленная повозка, и брошенные рогачи не пошли следом за путниками. Пустошь спала. Медленно качались верхушки длинных трав там, где бродил ветер, и что-то едва заметно двигалось в сером небе.
Шогол-Ву поглядел ещё, так, как умел, чтобы видеть сразу всё и ничего по отдельности. Пустошь жила по своим законам, и всё подчинялось им: безмолвие камней, движение трав, неподвижность застывших волн.
На невысоком холме шевельнулась тень. Почти бесплотная, чуждая небу и земле, такая же сине-серая, как одеяло Двуликого. Запятнанный поднял руку. Нептица вытянулась струной, опустив хвост.
С коротким свистом пролетела стрела Ашши-Ри. Раздался визг, рык раненого зверя — не умирающего, раздосадованного — и тень бросилась на них с холма.
Щетинистое тело, похожее на вытянутую бочку, широкое к середине. Короткие мощные лапы. Голова без шеи — широко расставленные уши, маленькие и острые, вытянутая морда, клыкастая пасть. Гребень светлой шерсти вдоль хребта.
Шогол-Ву тоже вскинул лук. Вторая стрела не остановила зверя, и третья не остановила. Приземистый, ниже рогача, но крепкий, он лишь встряхнулся. Против такого помогло бы копьё с перекладиной, яма с кольями, но не лук.
— Выродки! — воскликнул человек. — Чтоб вас!..
Он кинулся прочь, спотыкаясь на неровной земле, бряцая стренгой.
Зверь, тяжело ударяя копытами, шумно дыша, визжа, налетел. Дети тропы отскочили с пути, и зверь остановился, вспахивая землю, неповоротливый. Переступил лапами, повернулся всем телом. Выкатил глаза, маленькие, глубоко посаженные, белки в красноватых прожилках. Из пасти текла пена.
Ашша-Ри достала нож. Заплясала, кружась, вынуждая зверя тянуться за ней. Тот сделал выпад — не успел. Ещё раз ткнулся вперёд, оскалив клыки — дочь детей тропы упала, откатилась. Поднялась чуть медленнее, чем нужно, припадая на раненую ногу.