Сын детей тропы
Шрифт:
— Что происходит? Объясняй!
Стражи подобрались, рослые, с цепами наготове, требуя ответа.
Шогол-Ву поднял голову.
— Ну, говорить будешь?
— Да прикончить эту тварь, а его — перед богами отвечать!..
— Что творится, люди добрые, — донеслись причитания. — Ох, что творится!
Расталкивая зевак, к фонтану вышел спутник запятнанного.
— Привёл нас Двуликий в этот город. Разве мы ждали зла? Остановились, как велено, в Нижнем...
Дверь ближайшего трактира распахнулась, и на каменную мостовую,
— Что за шум?
— Эти двое... эти трое нарушили порядок. Мы их живо уберём.
— А справедливость-то где? Мы простые потешники со Сьёрлига, вреда никому не чинили. Не наша вина...
Человека ткнули рукоятью цепа. Он пошатнулся, упал на колени.
— Говорить будешь, когда спросят!
Тот, в расшитой рубахе, поднял руку.
— Пусть говорит.
— Да чего с такими возиться? Урсель разберёт...
— Я сказал, пусть говорит.
— Воля твоя, господин. А ну, говорите!
Шогол-Ву стиснул зубы и промолчал, не убирая руки с белых перьев.
— Мы с самого Сьёрлига! — воскликнул его спутник. — Только переночевать заехали. Видит Двуликий, всё делали, как велено. Сказали в Нижний город, мы туда. Вы у тех спросите, кто нашего зверя выпустил! Вот оно, гостеприимство ваше!
Его несильно ткнули в спину.
— От Степной лапы ехали? — спросил черноволосый.
— От неё, а как ещё? Нас уж избили, и древесник ребят подрал, и телега перевернулась, а тут ещё обокрасть...
— И как дорога? Спокойная?
— Говорю же, избили!..
— На пути. На пути никого не встретили?
— А кого должны? Ну, люд всякий попадался. Одни туда едут, другие сюда.
Черноволосый хмыкнул задумчиво.
— Поднимайся, — сказал он. — Потешники?
— А то. Во, видали, как Трёхрукий за наш счёт потешился?
Черноволосый кивнул. Вынул кошель, позвенел, что-то переложил в карман, остальное бросил стражнику.
— Уладьте с людьми. А эти пойдут со мной.
Тот поймал, прижал к груди, к нашитому на стёганой куртке синему глазу.
— А Урселю что доложить? — спросил растерянно.
— Зачем докладывать? Мы вроде всё решили.
— Так прознает если о беспорядке...
— Если у него будут вопросы, пусть задаёт их мне. Идите уже, Очи Двуликого. А вы...
Незнакомец поглядел на человека, на запятнанного.
— За мной. И зверя ведите. Давайте, нечего трястись.
Человек поднялся, наспех отряхнул колени. Потянулся к Шоголу-Ву, коснулся повязки на лбу.
— Бедняга Дарен, — печально, нараспев произнёс он, поправляя ткань. — Ты хоть на ногах-то держаться можешь? Да-а, досталось тебе...
И прошипел
— Длань Одноглазого! Указующий Перст! Мы встряли, понял? Делай, что скажу!
Отстранившись, он добавил обычным тоном:
— Ну, идём! Негоже заставлять господина ждать! Слышишь, друг мой Дарен?
Трактир Нового города в этот ранний час был почти пуст. Лишь трое, считая того, кто выходил наружу, хозяин, да ещё старик музыкант на лавке у печи, одетый чисто, но с чужого плеча. Неудобно привалившись к стене, он храпел, запрокинув голову. У ног его лежала кружка, темнело пятно, уже подсохшее, а на краю лавки приютилась стренга — выдолбленная половина округлого бруса с натянутыми струнами. Дешёвая, грубая.
Дремавшая у огня рыжуха округлила жёлтые глаза, зашипела, выгнув спину, прижала острые уши. Шерсть вдоль хребта встала гребнем.
Взмахнув обоими хвостами, рыжуха взлетела на стойку, оттуда — на балку, и растаяла в тёмном углу.
Нептица упёрлась, не хотела идти. Двое за столом повернули к ней головы. Рубахи тоже расшиты, та же золотая ладонь слева, только красный палец у каждого свой. У одного третий, у другого четвёртый.
— Ты кого притащил, Чёрный Коготь? — хрипло спросил русоволосый бородач, что сидел, уронив лоб на широкую ладонь.
— Потешники, — улыбнулся тот. — Пусть веселят, раз старик уснул.
Улыбка казалась хищной — может, из-за горбатого носа, который ещё сильнее клевал вниз, когда черноволосый растягивал губы. Может, из-за зубов, белых, крепких и чуть островатых. А может, из-за взгляда, который оставался цепким и холодным даже теперь.
— О-ох, — только и простонал бородач, обнимая голову ладонями.
— Вы что же, и зверя сюда? — робко спросил трактирщик, сдвигая брови, бесцветные, почти белые на красном лице.
Оно и понятно — его «Старый моховик» совсем не похож был на ту дыру, где трое провели ночь. Столы выскоблены, лавки чисты, на полу свежая солома. Только лужа у ног старика портила вид.
Пахло хорошей, жирной похлёбкой, деревом и дымом. Не чадом, застревающим в горле, а приятным смоляным дымком. Высокие потолки, небольшие, но вымытые окна, связки трав — в этом месте не стыдно было принимать любых гостей.
— За беспокойство заплатим, — отмахнулся черноволосый.
Нептица углядела ящик с рыжими корнями, крупными, вымытыми чисто. Вытянув шею, ступила осторожно за порог.
Трактирщик вышел из-за стойки, прикрыл ящик собой, округлив глаза и расставив руки неуверенно. Руки заметно дрожали.
— Заплатим, — с досадой сказал черноволосый. — Пусть её. Отойди.
Нептица сунулась в ящик, захрустела. Шогол-Ву встал рядом, так, чтобы видеть и слышать всех сразу. Его спутник прошёл к лавке, где спал музыкант, взял стренгу, провёл по струнам. Вслушался, что-то поправил и заставил струны запеть снова.
— Что сыграть господам? — спросил весело.