Сын Екатерины Великой. (Павел I)
Шрифт:
Директория, со своей стороны, больше не настаивала. Инструкции, данные в мае 1798 года «гнусному Сиэйсу», как называл его Панин, не заключали в себе ни одного слова относительно России. Они только касались предстоящего усилия для окончательного приобщения Пруссии к французским планам как войны, так и мира, и отражения натиска, который вместе с князем Репниным и князем Рейссом производили в тот же самый момент Петербургский и Венский дворы, чтобы волей или неволей бросить ее в ту самую коалицию, которой целиком отдался сам Павел.
Витворт хвастался тем, что русский канцлер вполне ему предан, и что ему не раз случалось в этом убедиться, но Безбородко
«Теперь я должен ревелировать два ваши сомнения: одно, касающееся до войск принца Конде, другое до связи нашей с Австрией. Французы весьма равнодушно на первое взирают, да еще и рады были, что мы берем сию армию в свою службу и землю, выведя ее из близости, ибо там все она им омбражи делала. Что до второго касается, мы, конечно, не кинемся на французов за австрийцев; да сии последние и сами нам теперь сказали, что, ежели воспалится вновь война, они от нас никакой помощи не требуют, а единственно домогаются, чтоб мы удерживали короля Прусского от деятельного в ней участия».
После подписания Кампоформийского договора канцлер горячо протестовал против того, чтобы Россия оказала вооруженную поддержку Австрии, из-за нарушения обязательств, принятых последней на себя. Но он не был хозяином. Пренебрегая умом и опытом своего министра, Павел в ловушку, от которой его напрасно предостерегали. Ловко применяясь к его вкусам, принц Фердинанд Виртембергский превосходно помогал Витворту и Дитрихштейну, толкавшим государя в эту западню. Он воодушевленно говорил об участии России в новой войне против Франции, ставшей неизбежной после всего происшедшего в Берлине. «Каша заварилась! Возгордившись своими успехами, правительство республики считало, несомненно, обращение со своим представителем равным объявлению войны. Спорить о том, будет ли эта война, или нет, больше нечего; надо подумать о способах провести ее с пользой».
Так как государь еще сопротивлялся, принц принимал угрюмо-грустный вид. «Махнув уже рукой на всех монархов, он видел, что ему следует махнуть и на императора Павла!»
8 июня 1798 года, после жарких прений, царь сдался; на другой день он продиктовал принцу штат армии, от 60 до 70000 человек, которая будет двинута к прусской границе, и в следующие дни Дитрихштейн и Витворт думали только о том, как бы его сдержать, так он, по-видимому, рвался в сражение!
В этот момент Венский двор еще вовсе не был готов вновь выступить в кампанию. Он даже еще не решился окончательно попытать опять счастье в войне и во всяком случае не хотел на это идти, пока не будут испробованы все средства к достижению соглашения с республиканским правительством, и в то же время ему хотелось, чтобы Павел отверг предложения этого правительства. Он еще не привел окончательно в порядок своих сил, и Тугут сомневался в дарованиях генералов, которые должны были командовать ими. Он не очень доверял решениям Павла, находил желания Англии слишком деспотическими и считал Пруссию безвозвратно проданной французам. Он должен был считаться также с конгрессом в Раштадте, где, при содействии Берлина, Германия энергично противилась возобновлению войны. В силу всех этих причин он продолжал переговоры с Директорией.
Но Павел не хотел ничего этого знать. Настолько же воинственный теперь, насколько он раньше был миролюбивым, он строил планы кампании и составлял проекты прокламаций: «Кто не со мной, тот против меня!»
Приказав своему послу в Константинополе, генералу Тамаре, возбудить вопрос о союзе с Турцией, он устроил пышный прием одному черногорскому разведчику, Николаю Черноевич-Давидовичу, и надеялся соединить в союзе против Франции, не сумеем сказать каким образом, полумесяц со знаменем южных славян! Правда, он вдохновлялся в этом еще и по другой причине: с 1767 г., когда один из многочисленных Лже-Петров III (Степан Малый) появился в Черногории, отношения России с этой страной были натянуты. Поэтому Павел охотно отказался даже и здесь от политики своей матери. Но это могло быть нежелательно для Австрии из-за Боснии, которую черногорцы требовали уже назад, тогда как в Вене намеревались сделать из нее предмет обмена с Францией. Сын Екатерины об этом не думал. Он, по своему обыкновению, не знал меры, и принцу Фердинанду пришлось скоро самому постараться охладить несколько его пыл. Павел теперь давал больше, чем от него требовали!
Пока было достаточно, чтобы Австрия заручилась твердым обещанием получить русский корпус, который она своевременно употребит на пользу общих интересов. Но призванный таким образом к действительности, Павел тотчас же спохватился и возвратился к своим сомнениям. Он вычислил предстоящий расход и пришел в ужас. Если бы еще Англия согласилась взять на себя содержание этого корпуса! Принц Фердинанд протестовал.
– Как! разве вы не заявили, что не хотите продавать свои войска, как ландграф Гессенский? Вы миллионы раздаете своим фаворитам, и задумываетесь над тем, стоит ли пожертвовать несколько сот тысяч на спасение Европы!
Аргумент подействовал, и вследствие настояний принца получить письменное подтверждение, «потому что великих всегда двое, один говорит, другой пишет, а считаются только с последним», Павел подписался на клочке бумаги. Но на другой день он, по-видимому, в этом раскаялся. Безумие, которое он собирался совершить, предоставляя золото и кровь своего народа на пользу дела, в котором он не был заинтересован, ясно представлялось его уму. Республика в это время уже утратила для него свой неприятный характер; она постепенно успокаивалась, и он не имел более никаких серьезных причин начинать войну против нее; но взятие в этот момент французами Мальты оказало на него решительное влияние и дало определенное направление его желаниям. На этот раз он попался окончательно и сделался совсем послушен этой коалиции иностранных интересов, пленником которой он стал. Но он уже давно ступил ногой в эту западню.
Глава 10
В сетях коалиции
Союз против Франции оказался для Павла неволей, от которой он скоро стал искать способ избавиться, и гнет которой чувствовал на себе с самого начала. У него не было ничего общего с его новыми союзниками. В сущности, он не принадлежал к их семье. Их взгляды расходились с его взглядами, и его интересы или домогательства, которые он думал заставить уважать при помощи этого союза, сталкивались и соперничали с интересами других, являясь для них препятствием, и могли бы иметь при иной комбинации несколько больший успех.
Так было с вопросом о Мальте, в котором он умудрился узнать причину своего до некоторой степени принудительного вступления в коалицию, и увидеть мнимые выгоды этого союза. Присутствие французов в Лавалетте не было, конечно, достаточным основанием для того, чтобы послать на убой несколько десятков тысяч русских в Италию или Швейцарию; при этом более или менее справедливые притязания, которые царь хотел удовлетворить, очень плохо согласовались с защитой европейского порядка под знаменем противореволюционного крестового похода, так как сами они носили вполне революционный характер.