Сын эпохи
Шрифт:
— А что? — неожиданно обратился он к мальчикам, — Сталин карош?
Мальчики онемели! Лица их вытянулись, нервы напряглись, кончики пальцев, которыми они вцепились в скамью лодки, побелели. Кинуться бы на этого итальяшку, показать ему, кто такой Сталин! Сталин — вождь всех народов! Сталин в Москве! Сталин вам ещё покажет!
Мальчики задыхались от ненависти. А итальянец,
— А Гитлер карош?
Мальчики не шевелились. А лодка, с трудом преодолевая течение, медленно продвигалась вверх по реке. Итальянец не сводил глаз с друзей.
— А Муссолини карош?
Мальчики уже ничего не слышали и не видели.
От нервного напряжения звенело в ушах, на глаза наворачивались слёзы. Время для них остановилось. Они не заметили, как итальянец повернул лодку к берегу и как она с шумом врезалась в песок. Резкий толчок вывел их из оцепенения. Они подняли головы и в упор смотрели на итальянца. А он вышел из лодки, повернулся к ним, наклонился к ним и негромко, но довольно отчётливо по слогам произнёс: — Все они ду-ра-ки!
Двадцать копеек
Бабушкины дворы манят к себе уютом, покоем, умиротворением и вседозволенностью.
Бабушки — наши ангелы-хранители. Они, когда следует, пожурят нас, когда нужно — защитят.
Бабушкин двор — особый удивительный мир. В нём заключена вся вселенная.
Андрей часто и надолго уходил со своего двора к бабушке. Бывало, мать едва только успеет спросить: — Ты куда? — как его уж и след простыл.
Идти к бабушке и не далеко, и не близко. Не то, чтобы совсем рядом. Надо сбежать вниз по своей улице на другую, на которой с раннего утра и до полуночи звенят трамваи, пройти три-четыре остановки и подняться вверх — там живёт бабушка.
Этот путь Андрей всегда проделывает пешком. Конечно, очень хочется хотя бы разок-другой проехать трамваем, но что поделаешь: карманы его штанов всегда пусты. Андрей не отчаивался. Ноги молодые, крепкие — выдержат! А что солнце немилосердно печёт, так надо держаться другой стороны улицы и всё!
Как-то раз Андрей так заигрался в бабушкином дворе, что не заметил, как солнце переместилось с южной стороны на западную. Надо быстренько возвращаться домой, там, небось, уже беспокоятся.
Как ни спешил Андрей по булыжной мостовой, время шло ещё быстрее. Дразня и весело позванивая, его обгоняли трамваи, поднимая и увлекая за собой клубы пыли. С мальчишеской грустью глядел Андрей вслед шустрым вагонам.
Солнце остановилось над горизонтом и приготовилось медленно уйти на покой. Его косые лучи удлинили тени деревьев и домов. Длинная тень увязалась за тощей фигурой Андрея.
Вдруг Андрей заметил, что прямо перед ним что-то блеснуло. Он наклонился, чтобы рассмотреть, что это? Двадцать копеек «орлом» вверх — на счастье! Совершенно новенькие двадцать копеек!
Это на царских монетах был двуглавый орёл — герб Российской империи, теперь его заменил герб Советского Союза, но всё равно эту, оборотную, сторону монеты по старинке называют «орлом».
— Я за пятнадцать копеек проеду трамваем, да ещё пять копеек сдачи будет! — ликовал Андрей.
Вот как раз остановка, а вот, кстати, и трамвай!
Степенно, с чувством собственного достоинства, вошёл Андрей в вагон, направился навстречу кондуктору и оплатил проезд. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда Андрей протянул зажатую в кулаке монету: «Пусть думают, что таких монет у меня целый карман!»
Андрей взял билет, взглянул на его порядковый номер — счастливый ли? — и сел на свободное место.
Но тут Андрей осознал, что ехать-то ему всего одну остановку! Надо выходить!
«Ещё чего! Отдать пятнадцать копеек и выходить! Не-е-ет! Дудки! Поеду до следующей».
Следующая остановка не заставила себя ждать. Выходить же из вагона Андрей раздумал окончательно.
«Всё ж таки пятнадцать копеек отдал! Поеду дальше»!
Так он доехал до конечной остановки и, выйдя из вагона, с огорчением отметил, что теперь он в три-четыре раза дальше от своего дома и что возвращаться ему не на чем, в кармане всего лишь потускневший пятак, и что этот длинный путь, хочешь не хочешь, а идти придётся пешком.
Солнце уже скрылось за горизонтом, и начало быстро темнеть. Делать нечего. Двадцать копеек на дороге валяются нечасто, идти надо всё равно, и Андрей не стал терять и без того потерянное время.
Он быстро шёл тротуаром широкой асфальтированной улицы, с любопытством посматривая по сторонам. Его взгляд всё чаще останавливался на окнах высоких домов, в которых зажигался электрический свет.
Когда Андрей вышел на свою улицу, было уже совсем темно.
Голодный, обессиленный, он едва держался на ногах.
Вот и родной, такой желанный двор!
Андрею, конечно, достанется, не столько от отца, сколько от матери.
А, завтра? Завтра Андрей снова пойдёт к бабушке.
Без трамвая. А пять копеек, полученные на сдачу, будут в кармане его штанов до тех пор, пока где-то случайно не выпадут.
Последняя надежда
А. Кравченко
От этого места за городом до нашей дачи, официально именуемой садово-огородным участком, рукой подать.
Воскресный осенний день был пасмурным, но тёплым. Шёл мелкий дождичек. Такой мелкий, что его можно было не замечать, однако, я, выйдя из автобуса, раскрыл зонт и пошёл на дачу.
Тропа пролегала мимо какого-то государственного предприятия, отделённого от внешнего мира надёжной оградой. Нижняя её часть наглухо зашита сплошным листовым железом, средняя закрыта металлической решёткой, и верхняя — пятью рядами колючей проволоки, напоминающей места не столь отдалённые.
На углу ограды, с внутренней её стороны, рос высокий многолетний тополь с шикарной кроной. Тополь всегда ещё издали привлекал моё внимание. На этот раз под тополем, с наружной стороны ограды, мокла под дождём собака, что для меня показалось весьма странным. Собака будто ждала кого-то и при моём приближении виновато-просительно смотрела на меня.