Сын гетмана
Шрифт:
– Кизим пришел, молодой богатырь Кизим! – кричали казаки. – С ним много гайдамаков; сейчас идем все на Лубны.
Морозная ночь искрилась мириадами звезд, а бледные лучи месяца освещали путь нескольким тысячам казаков, двинувшимся к укрепленному городу. Стража на городских валах мирно спала; услужливые горожане, перешедшие на сторону казаков, догадались подпоить ее еще с вечера. В городе не чуяли беды, как вдруг в открытые неизвестно кем ворота ворвались казаки, перебили полусонную стражу и рассыпались по улицам города. Прежде всего бросились к княжескому замку, но там не оказалось никого, кроме челяди и мелкой шляхты, проживавшей у князя Иеремии. Всех их перерезали и разграбили замок.
– Теперь, братове, гайда на монахов! – крикнул атаман.
Вся ватага бросилась к доминиканскому монастырю. Стены монастыря были крепки, высоки и не боялись натиска.
– Сжечь их! – скомандовал атаман.
Весь монастырь обложили всевозможным горючим материалом, устроили громадные костры, набросали на них бочки с дегтем и смолой, а под воротами сделали подкопы и вкатили в них пороховые бочки, захваченные в княжеском замке. Эти приготовления длились целую ночь, и только на рассвете зажгли наконец костры, подожгли фитили и отошли подальше от монастыря, издали любуясь, как с громом и треском взлетели взорванные ворота, а длинные красные языки пламени со всех сторон охватили мрачное здание, истребляя сначала дерево, а затем добираясь и до камня.
Тимош сидел в одной из башен разграбленного замка и наблюдал из окна картину пожара, как вдруг он увидел, что толпа казаков схватила кого-то, выбежавшего из монастыря, и потащила к замку.
– Иди сюда, Тимош! – крикнул снизу Опанас, заглядывая на винтовую лестницу башни. – Смотри, паныча притащили!
Тимош сбежал вниз; в большой зале он наткнулся на нескольких казаков, тащивших мальчика лет двенадцати, бледного, испуганного, трепещущего. На мальчике была одежда простого шляхтича, но на руках его блестели дорогие перстни.
– Признавайся, кто ты! – приставали казаки. Тимош заглянул в лицо пленника и чуть не вскрикнул от изумления. Перед ним был князь Дмитрий, тот самый, с которым он два года тому назад посчитался на пиру у пана Конецпольского. Первым движением Тимоша было назвать пленника, но он тотчас же удержался и только молча, пристально смотрел на паныча, трясшегося как в лихорадке. Заметив пристальный взгляд, князь Дмитрий тоже поднял глаза и узнал Тимоша. Он слабо вскрикнул и попятился назад.
– Знаешь ты этого хлопца? – обратились казаки к Тимошу.
Тимош замялся. Одно его слово могло погубить молодого князя. Стоило только сказать, что это племянник князя Еремы, которого все ненавидели, и Дмитрия разорвали бы в клочки; он это сознавал, и взгляд его был такой испуганный, такой жалкий, дрожащий, что у Тимоша сердце не повернулось его выдать. «Спасти его!» – промелькнуло у него в уме, и он отвечал спокойно, твердо, с расстановкою:
– Да, знаю! Это сын шляхтича, знакомого моему отцу.
Князь Дмитрий с удивлением взглянул на Тимоша. Он никак не ожидал такого великодушия от хлопа.
Казаки посоветовались между собой и решили на время оставить молодого паныча пленником. Целых два дня толпы казаков бродили по городу и добивали попрятавшихся жителей. По вечерам же они собирались в замке и пировали до тех пор, пока тут же не засыпали, свалившись кто под лавку, кто под стол.
На третий день прискакало несколько казаков с правой стороны Днепра. Они принесли недобрые вести: Павлюк был разбит наголову; и он, и Томиленко выданы ляхам; убежал только один Скидан. Ганжа и Смольчуг еще раньше попались в плен. Польный гетман уже переправляется на левый берег. Казаки призадумались. Бегство было невозможно, – все пути были отрезаны. Оставалось одно: укрепиться и встретить польское войско. Тимош с Опанасом не знали, что им делать. «Где теперь отец?» – размышлял Тимош.
– Он теперь, наверное, с паном польным гетманом, – отвечал Опанас. – Только не можно нам от гайдамаков уйти. Они нас не пустят.
– А если убежать?
– Трудное дело! – проговорил Опанас. – Город укрепили, везде стража. Никак бежать не можно.
Тимош задумался.
– Знаешь что? – сказал он нерешительно. – Я поговорю с пленным панычем. Он тут в городе жил, знает все ходы и выходы. Пусть укажет нам путь, а мы его за то с собою прихватим.
Опанас немного оторопел.
– Негожее дело ты затеваешь! Убежать да еще и пленника с собою увести. Как поймают, тогда нам смерть неминучая.
Тимош промолчал; но мысль спасти князя Дмитрия и самим убежать «гвоздем засела у него в голове», как выражался о нем его отец. Князь Дмитрий сидел в узкой полутемной каморке под надзором казака-сторожа, сменявшегося два раза в день. Тимош улучил минуту, когда на часах стоял знакомый ему запорожец.
– Диду Остапенко, а диду Остапенко! – кликнул он его. – Больно уж мне охота поболтать с панычем, что там сидит.
Казаку не показалось это удивительным, так как Тимош говорил, что это знакомый его отца.
– А що, хлопец? – ласково проговорил Остапенко. – Чи зажурывся одын? Ну, иди, посиди с панычем! – И он отворил дверь каморки.
Князь Дмитрий сидел на куче соломы. Услыхав шорох, он со страхом поднял распухшее от слез лицо и спросил:
– Кто тут?
– Я, Тимош, – отвечал мальчик. – Мне надо поговорить с тобою, – прибавил он деловым тоном и присел на солому.
– Что тебе от меня нужно? – недоверчиво спросил молодой князь, отодвигаясь.
Тимош заговорил шепотом, посматривая время от времени на дверь:
– Видишь ли, я бы не стал с тобою связываться, потому что ты пан, а я казак: паны всегда были нашими врагами. Но теперь мы оба в беде: ты пленник, да и я не лучше. Город укрепили; ни мне, ни тебе не попасть в польское войско.
– А оно близко? – спросил живо князь. – О, если бы они разбили этих презренных хлопов!