Сын графа Монте-Кристо
Шрифт:
— А, теперь вспомнил! — приветливо сказал Бошан.— Чем я могу быть вам полезен?
— Напротив, господин Бошан, я сам могу оказать вам услугу.
— Прошу вас в кабинет… Позвольте узнать ваше имя?
— Меня зовут Гратилье,— ответил молодой человек, следуя за Бошаном. Усевшись, он лукаво улыбнулся и многозначительно спросил:
— Если не ошибаюсь, вы интересовались Бенедетто?
— Немножко интересовался.
— Но когда вы услышите то, что я скажу вам,— вы заинтересуетесь им гораздо больше. Я специально посвятил себя изучению личности Бенедетто. Я убеждён, что ему предстоит великая будущность!
— В самом деле? Что же. он будет
— Не смейтесь: он кончит жизнь не на галерах!
— Конечно, быть может, на эшафоте. Это весьма возможный конец подобной карьеры.
— Нет, Бенедетто метит выше: я сужу по голым фактам и передам вам лишь только то, что случилось. Вчера вечером господин Бенедетто принимал посетительницу в тюрьме!
— Посетительницу?
— Да. Какая-то скрывшая свою внешность женщина провела с ним целый час. Но ее лица я не мог увидеть.
— Как, разве у вас крылья, что вы можете следовать за Бенедетто?
— Нет, господин Бошан, у меня нет крыльев, но тотчас по окончании заседания я сел в экипаж и прибыл в тюрьму лишь часом позже Бенедетто.
— Это очень быстро… действительно. Вы видели эту даму?
— Да. Я не могу утверждать, но сильно подозреваю, что она совсем не чужая некоему банкиру, бежавшему три месяца тому назад.
Бошан и Шато-Рено значительно переглянулись, между тем как Гратилье продолжал:
— Эта женщина вышла из тюрьмы в десять часов и села в экипаж.
— Ее собственный экипаж?
— О, нет. Это была наемная карета.
— И вы проследили за ней?
— Это оказалось весьма легким делом: я поместился рядом с кучером и поехал вместе с незнакомкой. Карета остановилась на улице Контрэскарп, 8 — и я хорошенько заметил дом и надпись над одной из дверей: «Господин Маглоар, дрессировщик животных». Дама вышла из экипажа и, тщетно поискав колокольчик, робко постучала в дверь. Никто не ответил, она стукнула еще несколько раз. Наконец, поднялась рама маленького окошка, и грубый голос произнес: «Ну, что там такое?» «Я должна отдать письмо»,— тихо сказала дама. «От кого?» Ответ незнакомки я не расслышал, но чья-то рука протянулась из окна и взяла письмо, затем рама опустилась. Через минуту экипаж отправился дальше.
— Вы, конечно, продолжали следить за женщиной?
— О, нет, с какой стати? Я интересуюсь лично Бенедетто, а дама эта — второстепенная личность. Скажите, однако, господин Бошан, годится ли эта новость для вашего журнала?
— Гм, об этом нужно сначала подумать. Не хотите ли пока сигару?
— Охотно. Вы видели когда-нибудь отправление ссыльных каторжников в Бисетра?
— Нет, но я думаю, что это должно быть отвратительным зрелищем.
— Без сомнения, так. Сегодня в Бисетра я присутствовал при отсылке Бенедетто — и должен признаться, что почти пожалел его. Прекрасного Андреа Кавальканти безжалостно лишили его ореола и даже изрезали на нем все платье.
— Это зачем? — живо спросил Шато-Рено.
— Для того, чтобы помешать бегству ссыльного. Всякий, увидевший изрезанную одежду, узнает в нем каторжника. Все преступники терпеливо перенесли эту операцию, и лишь Бенедетто яростно вскрикнул, когда ножницы тюремщика коснулись его изящного костюма и, услышав раздавшийся в то же время лязг цепей, приготовляемых на соседнем дворе, стиснул зубы и бросил вокруг взор, заставивший меня затрепетать.
— Вы также присутствовали, когда преступников заковывали, господин Гратилье?
— Конечно, я ничего не делаю наполовину. Но я должен сказать, что зрелище было самое возмутительное,
Каторжник с треугольником на шее должен стать на колени перед большой наковальней, на которую кладется треугольник, и кузнец сильным ударом молота, раздробив шарнир, приваривает треугольник к главной цепи. Малейшее движение преступника — и он может попасть под молот, но Бенедетто и тут оказался удачлив: он невольно отшатнулся, и молот, вместо того чтобы раздробить ему череп, упал на плиты пола, из которого брызнули тысячи искр.
— Право, скоро и я уверую в счастливую звезду Бенедетто,— в раздумье сказал Бошан.— Это все, господин Гратилье?
— Сейчас закончу. Когда закованные каторжники выходили со двора, в толпе, собравшейся поглазеть на них, я заметил горбуна, на плече которого сидела обезьянка, а у ног вертелся на задних лапах пудель в мундире. В правой руке этот человек держал клетку, полную птиц, а по его левой руке взад и вперед бегала большая белая крыса. У этой крысы была необыкновенно острая морда и длиннейший хвост; она бегала не останавливаясь и глазела по сторонам умными глазками. Каторжники, сторожа и зрители смеялись, глядя на зверька. Горбун с ястребиным носом и неприятным проницательным взглядом подошел ближе и, как мне показалось, глазами поискал «напарника» Бенедетто.
— А вы знаете, кто этот его товарищ по цепи? — быстро спросил Бошан.
— Да, это бывший аббат Ансельмо, если вы слышали о нем.
— Конечно, слышал! Аббат был позором для всего духовенства, — вскричал Бошан.— И он — сотоварищ Бенедетто? Достойная парочка!
— Я подумал то же самое! — смеясь, продолжал Гратилье.— Крыса внезапно перескочила с руки горбуна на руку бывшего аббата и нежно потерлась носом о его рукав.
— О, что за прелестное животное! — вскричал Ансельмо.— Подарите ее мне!
— Нашел дурака,— грубо ответил горбун.— Я продаю моих зверей, а не дарю их.
— Но у меня нет денег!
— У тебя на пальце кольцо: отдай его мне, тогда получишь крысу.
— Я могу, однако, присягнуть,— продолжал Гратилье,— что до этой минуты у Ансельмо не было никакого кольца, и я совершенно не мог понять, откуда оно вдруг появилось на его пальце. Он взглянул на тюремщика и сказал: «Если мне позволят, я охотно променяю кольцо на крысу». Так как узникам дозволяется держать ручных крыс, мышей и пауков, то сторож ничего не возразил, и горбун, заметив с гордостью, что крыса его — редкостный зверек, показал, какие она умеет проделывать штуки. Она прыгала через палочки, отвечала на вопросы, утвердительно или отрицательно кивая головой, и в заключение залезла в рукав Ансельмо. Каторжники были в восторге, и в эти минуты забыли о тяжести двадцатифунтовой цепи, висевшей на их шеях. Ансельмо и горбун между тем о чем-то шептались, пока сторож не прекратил эту сцену, затворив ворота и уведя преступников. «Еще словечко,— закричал уходя Ансельмо, — я не знаю, как зовут мою крысу?» «Ее зовут Царь грызунов»,— ответил горбун, просовывая голову в ворота. Я последовал за горбуном и, дойдя до узкой и уединенной улицы, крикнул: «До свидания, господин Маглоар!» Его смущенный быстрый взгляд показал, что я не ошибся.