Сын крестьянский

Поместье Андрея Андреевича Телятевского, боярина и князя, было под Курском. Пожаловал его царь Федор Иванович за службу верную. Одних крестьян семей двести да холопов много. Среди последних обретался и Исай Болотников, отец маленького Вани.

Осенью князь Андрей как-то был наездом в Телятевке.

На следующее утро после приезда он вышел на крыльцо хором своих, одетый в чугу, высокую соболью шапку, с нагайкой в руке. Свистнул. Конюшенный холоп подвел к нему танцующего серого в яблоках жеребца. Князь спустился с крыльца, ловко вскочил на коня, огрел его плеткой и пошел на рысях. Его прямой корпус плавно опускался и подымался, чуть склонившись вперед. Ездок он был отменный. Поехал осматривать свои владения. Обычно заносчивое лицо князя, молодое, но уже потрепанное, с преждевременными морщинами, отеками под глазами, среди охвативших его тишины и спокойствия словно подобрело.

Сжатые поля… Перелески с желтеющими деревьями… Серый тихий денек… Все это давало князю успокоение.

Давненько не скакал по полям, лесам. Все при дворе царском, да пиры хмельные, да женки — надоела жизнь такая. Хорошо здесь… Жаль, нельзя долговременно оставаться тут… Дела… дела…

Подъезжая после освежившей его прогулки к деревеньке, он рассматривал крытые соломой крыши, летающих галок, ворон, журавель, у которого скопились берущие воду крестьянки, угоняемое мычащее стадо, дымы из труб с кизячьим запахом. Мимо него проезжали со снопами скрипящие телеги. Со снопов глядели на князя и кланялись ему люди, а собаки при возах брехали на именитого всадника.

«Русь православная!..» — думал он мечтательно и одновременно хозяйственным оком приглядывался к окружающему.

У околицы князь Андрей заметил знакомую фигуру старосты Касьяна Фролова, пожилого, степенного, длиннобородого мужика, в азяме, гречневике, в лаптях. Тот низко поклонился:

— Здравствуй, батюшка-князь! Челом бью!

— Здорово, старик! Что-то видимость твоя сумная. Али неподходящее что случилося?

Расстроенный староста рассказал ему:

— Князь-батюшка! Афонька Косой, Карп Луковатый да Ермил Бескрайний, с женками и со чадами, порядную [1] порушили: со дворов свезли их люди, должно от помещика незнаемого, кой сманил их от твоей милости. Куды уехали — неведомо.

Спокойствие как рукой сняло. Раздраженный князь хрипло завопил, махая нагайкой:

— Смотреть в оба надо было! Порядную порушили, а деньги, по порядной взятые, небось не заплатили!.. Беззаконно в бегах обретаются. Никуда не гоже!

Князь все больше расстраивался и багровел.

— Вам же, дуракам, хуже станет! Тягло государево и за себя и за беглых нести будете, да и мне барщину сполна справлять заставлю.

Обескураженный тем, что народу в деревне убавилось, а повинности и работа все равно прежние, староста взмолился:

— Князенька! За мир Христом богом прошу: тяготу нашу облегчи. И так мы на барщине изнываем.

Но разгневанный князь обругал нехорошими словами и прогнал от себя без вины виноватого старосту. А на следующий день и облегчение явилось: прибыли двое крестьян. Порядную у другого помещика они порушили к Юрьеву дню и сполна расплатились с ним, хотя узаконенный было старинный обычай Юрьева дня в то время уже не соблюдался [2] . Они и сели на землю князя.

Князь утром, лежа в спальном покое, на перине, уже отпробовал вишневки и беседовал со стоящим перед ним холопом-ключником. Никитич в ключники выслужился из холопов скотного двора. Хитрый, пронырливый, маленький человечек с сивой бороденкой и припухшей повязанной щекой, в затрапезном кафтане, он низко поклонился и стал докладывать:

— Вот, князенька, к примеру, Пашка Курбатов. Не подойдет сей. Он вольный холоп: хочет служит, хочет нет, вдобавок с норовом. Ведаю, что на землю не пойдет.

— Ты мне сказывай, какие подходящи, а то тень на плетень наводишь! — перебил с неудовольствием князь.

— А ежели Никифора взять с семьей? — прикидывал ключник.

— Он из коих?

— Холоп кабальный, а кабалу подписал три года назад. Расплатиться ему нечем. Человек он тихий, спокойный. Согласится перейти на землю.

Князь покачал отрицательно головой.

— Он — холоп кабальный недавний, да и тихий, да и кабалу порушить не может. Для чего отпускать его на землю? Такие и мне надобны.

Коснулись Исая Болотникова.

— Сей, князенька, холоп давний, обельный, мужик-смирняга. По двору работает да на охоту ходит. При ем женка Марья да мальчонка Ванятка. Шустрый постреленок. Исай гож будет.

Князь призвал Исая. Сидя в кресле, молча разглядывал стоящего перед ним с покорным видом мужика, для чего-то даже приказал ему повернуться, что тот и сделал незамедлительно.

«Смирный мужик, смирный».

Из-за Исая выглядывала озорная рожица Вани.

— Сын? Бойкий, видать, паренек.

Исай погладил Ваню по головке.

— Благодарю господа: дите справное.

— Вот что, Исай! Был ты мне холоп верный. Ныне изгоем будешь, сиречь из холопья званья выпускаю тебя. Крестьянином станешь, тятло государево справлять и мне барщину отбывать будешь. Порядную грамоту подпишешь.

Князь поманил Ваню. Тот смело вышел из-за спины отца.

«Смышленые какие глазенки! — подумал князь. — А бойкий какой! Если таким заняться, толк выйдет… Грамоте бы подучить». А вслух произнес:

— Чадо твое в холопах оставляю. Такова моя господская воля.

Князь налил кубок меду Исаю.

— На вот, выпей за мое здоровье да за то, что ныне не холоп ты, а крестьянин.

Тот покорно поклонился, крякнул, выпил меду, еще раз крякнул, вытер усы рукавом.

— Благодарствую. Эк, медок-то добрый, игрист да заборист! Воля твоя, князь. И землеробом послужу твоей милости.

— О сыне не горюй. Здесь, в хоромах, он будет, а Телятевка два шага, постоянно видеться можете.

Так-то вот Исай крестьянином стал, а Ваня, холопий сын, остался холопом. Во младости на побегушках был, а с возрастом работы прибавилось — и в хоромах, и по двору, и в поле, и в лесу. Время и для забав между делом находилось.