Сын лейтенанта Шмидта
Шрифт:
— Не возражаю, хотя сам испытал такое четыре раза. Сказка любви золотой. Каждый раз мне казалось, что ленты на черном капоте перечеркивают мою мужскую свободу. И еще, когда играли марш, я вспомнил слова основоположника: «Семья отомрет». К счастью, бородач Энгельс оказался не прав. Вот удивилась бы дама, поздравлявшая жениха и невесту, узнав, что эту ночь жених проведет в общежитии на узкой студенческой койке, а невеста… Боюсь, что она истратит ночь не самым целомудренным образом.
— Вы — циник, Шмидт.
— Просто я знаю жизнь. Отправляйтесь в общежитие, разделите эту печальную ночь с Казимиром. Завтра нам предстоит ритуал разлуки — провожаем новобрачных. Ковальскому будет приятно, «ще Польска не згинела», помашем белокрылому лайнеру, смахнем слезу и тут же на летном поле дадим слово как можно скорее закончить наши поиски. Остался всего один дом. Интересно, как часто ходят в Заозерск теплоходы?
Аэропорт, куда они прибыли ровно в полдень, председателю правления не понравился. Загончик, где томились улетавшие загранрейсами обладатели заветных с крылышками билетов, был оклеен теми же мерзкими плакатами с безухим мэром, что и кабинка водителя троллейбуса. В буфете за доллары и дойчмарки продавали гамбургеры и баночное пиво.
— Унизительно, когда не можешь отовариться за кровный рубль, на котором кровь, пролитая тобой во время афганской и чеченской войн, — сказал Николай (ни в каких войнах он не участвовал). — Не грустите, Сэм, гамбургеры — это пища для жвачных, а пиво лучше всего пить из кружки с пеной.
Он прервал свои филиппики — дверь в зале автоматически, повинуясь сигнальному лучу, распахнулась и пропустила волочившего сразу два чемодана Ковальского. Рядом шагала веселая, довольная жизнью Маргарита.
Прощание оказалось скомканным: чемоданы были быстро положены на весы, затем засунуты в странное сооружение, напоминающее аппарат для выбраковки телят. Затем вихрь дальних странствий подхватил новобрачных и, прежде чем Федор и Сэм успели расцеловать Ковальского, унес отлетающих в узкую щель между будочками, где за стеклом сидели мрачные, с глазами-буравчиками, пограничники.
Оставшись одни, члены товарищества, поплутав длинными подземными коридорами, вышли к барьеру у летного поля.
— Видите птицу с большими голубыми буквами на фюзеляже? — спросил Николай. — Именно она доставит через два часа нашего друга на берега неторопливой Вислы, чтобы там он, пройдя через очистительный огонь брака, снова стал холостяком… Ага, наших новобрачных сажают в самолет… Слышите, как тоскливо заныли моторы? Прощай, Казимир… Славный был у вас товарищ.
Серое небо загадочного города с непредсказуемым климатом и такой же непредсказуемой судьбой приняло тяжелую белую машину, сжало ее до размеров бумажной стрелы, потом превратило в белую точку и, наконец, растворило без остатка.
— Вот и все, — подвел итог председатель. — Как коротки минуты расставания. На заре ты ее не буди… Интересно, что это за делегация?
Из автобуса, подкатившего по летному полю от только что совершившего посадку горбатого «боинга», с гортанными возгласами высыпала стайка энергичных пожилых дам. Ни одна из них не имела на лице следов косметики, а по тому, как они отвергали попытки галантных спутников поднести чемодан или сумку, в них можно было без труда угадать делегаток одной из так широко распространенных на цивилизованном Западе феминистских организаций. Когда одна из прибывших, волоча сумку и размахивая звездно-полосатым флажком, подошла к барьеру, Сэм успел прочитать на прикрепленном к платью двуязычном жетоне «Женщины против изнасилования».
— Славная компания, — похвалил Николай. — Интересно, кого они будут здесь агитировать? Я бы на их месте поехал в Серполово. Район по числу изнасилований на душу населения всегда был передовым. Кроме того, там отличный балалаечный оркестр.
Эмансипированная стайка, выкрикивая лозунги, нырнула в подземный переход, а члены товарищества отправились на стоянку автобуса и, сев в машину, благополучно вернулись к Пруткову.
Около дома Николай наткнулся на Паскина. Прозаик возмущенно объяснял что-то владельцам двух собак. Около одного стоял, натянув цепь, огромный, с теленка, пес с оттопыренной губой, около второго стыла в ужасе тонконогая с челкой на глазах представительница слабого собачьего пола.
— Вы представляете, что она делает, эта ваша Офелия? — выкрикивал прозаик. — Как это понимать? «Она хотела бы сначала познакомиться и подружиться!» Да у него очередь, у него запись. Его ждут в Костроме и Харькове. Тащите ее!
Перейдя улицу, компания скрылась в парковых кущах.
Откомандировав Кочегарова на речной вокзал и узнав от него, что теплоход на Заозерск ходит всего один раз в неделю и что он только что ушел и, значит, пять ближайших дней у галеасцев свободны, председатель правления решил, что лучшим способом использовать их будет посещение архива, куда были отправлены письма Фаберже.
Хранилище рукописей отыскалось в старом, деревянной постройки доме, который боком выходил в скверик, а фасадом на проспект имени знаменитого своими победами и причудами русского фельдмаршала.
Следуя картонным квадратикам со стрелками и надписью «арх.», председатель и слесарь- референт поднялись на второй этаж. Там в небольшом, перегороженном фанерными щитами зальчике, украшенном плакатами «Стиморол — новые возможности» и «Миринда — взрыв вкуса», за столами, сработанными во времена застоя Новоладожской артелью «Память героев», оживленно переговаривался десяток юных девиц спортивного вида.
— Вам что-то надо? — с неудовольствием спросила сидевшая ближе всех к двери, похожая на мексиканскую артистку Кастро, брюнетка.
— Пустяки, кое-какие бумажки. Переданы вам одним малопримечательным домом, — объяснил Николай, присматриваясь к спортсменкам. — Дом имени Козьмы Пруткова… Никогда не слышали?
— А как же… Но все услуги у нас платные, — равнодушно ответила Кастро и тут же отправила Сэма за гербовыми марками.
Не теряя времени, Николай подсел к ней.
— Я вижу, у вас торжествует компьютерная техника, справки выдаются в считанные доли секунды, — весело сказал он, показывая на белеющий в углу металлический ящик с молочным экраном и разноцветными кнопочками. — Радостно, что прогресс коснулся и застойного архивного ремесла.
При слове «прогресс» спортсменки хихикнули.
— Капа, дай посетителю стул.
Узкоплечая светловолосая девушка подтащила к Николаю стул, а мексиканская артистка углубилась в кипу бумаг.
Молодые труженицы архивных справок возобновили прерванный приходом посетителей разговор: