Сын Люцифера. Книга 4. Демон
Шрифт:
Кубрину вдруг вспомнилась Библия. «И ввергнут их в печь огненную...» «В печь огненную...» В ад! «Печь огненную». Может, Солнце — это и есть ад? «Печь огненная»? А излучение смерти — это просто грешные души, которые туда после смерти отправляются? Попадают. При особенно больших партиях, поступлениях, в аду происходят какие-то процессы, ад, образно говоря, торжествует — и это отражается на Земле. Ну, в общем, люди это чувствуют, становятся нервные, возбудимые, что, в свою очередь, ведет к новым социальным конфликтам, войнам, революциям, к новым жертвам, новым грешным душам и, соответственно, к новому торжеству ада.
Кубрин усмехнулся про себя.
Что ж, теперь ясно, почему. Развитие, прогресс неизбежно сопровождаются ростом населения, а значит, и ростом смертности, ростом интенсивности потока излучения смерти. Которое инициирует все большую активность ближайшего светила, ближайшей звезды, местного Солнца. В конечном итоге на Солнце происходит гигантская вспышка, которая полностью стерилизует планету. Конец. Апокалипсис. Цивилизация гибнет, и все начинается сначала. «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет». Да, моря действительно уже не будет. Моря и океаны испарятся практически мгновенно.
Причем, поскольку цивилизация в этот момент еще недостаточно развита, чтобы как-то защищаться от подобного рода катаклизмов, то механизм этот имеет поистине универсальный характер и действует безотказно. Бороться с ним невозможно в принципе.
Ну, вот, я его понял. Ну и что? Во-первых, все равно никто не поверит, все это ведь всего лишь гипотеза, к тому же практически непроверяемая; а во-вторых, даже бы если вдруг и поверили. И что теперь делать? Остановить прогресс? Ограничить во всем мире рождаемость-смертность? «Запретить» войны и конфликты? Бред! Короче, сама природа цивилизации обрекает ее на гибель. Вероятно, сверхцивилизации природе не нужны.
Каламбурчик! Точнее, оговорочка, и очень характерная. Слово «природа»: в обоих своих значениях оно противостоит цивилизации. Даже внутренняя природа ее самой. Ладно, надо, кстати, посмотреть, как вело себя Солнце последние годы. Усиливается ли его активность с течением времени? По мере роста интенсивности потока излучения смерти. Кажется, усиливается... Что-то я об этом слышал или читал. А!.. усиливается, не усиливается!.. Один хуй. Мне-то что? Я все равно до этого наверняка не доживу. До всеобщей стерилизации. Не завтра же оно взорвется, солнышко наше! Время еще есть. Пара тысяч лет как минимум. Так что пока: живи и грейся! А потом!.. А потом — суп с котом! И пироги с котятами. «А потом да а потом — суп с котом и хуй со ртом!»
Да гори оно все огнем!! Ясным пламенем. Всеочищающим и всепоглощающим! Оно и сгорит. Аминь.
3.
Ночью Кубрину приснился совершенно невероятный сон. Будто сидит он в одной комнате с каким-то странным человеком — элегантным, изящным мужчиной лет сорока — и ведут они между собой нечто вроде диспута. Точнее, мужчина что-то ему, Кубрину, объясняет и втолковывает, а он его внимательно слушает и пытается возражать. В общем, о чем-то они там спорят.
Кубрин попытался припомнить детали спора и, к своему удивлению, обнаружил вдруг, что он помнит все совершенно отчетливо и ясно, слово в слово. Будто это и не сон вовсе был, а самая настоящая явь. Словно все это наяву с ним происходило. Стоило ему чуть сосредоточиться, — и практически все детали и подробности сна, все слова и реплики спора мгновенно всплыли в его памяти.
Он прикрыл глаза и будто снова сразу оказался в той комнате, перенесся туда; словно наяву услышал опять чуть хрипловатый, негромкий, равнодушно-снисходительно-ленивый голос своего ночного собеседника. Голос человека, абсолютно уверенного в себе, все знающего и все понимающего и словно прожившего на Земле уже не одну тысячу лет. Кубрин даже поежился невольно при этом воспоминании, и ему как-то не по себе стало. Как если бы повеяло вдруг на него ледяным дыханием какой-то мрачной неведомой бездны.
— А!.. вот, наконец-то, и Вы, Николай Борисович! — вновь раздалось у него в ушах. Это было первое, что он тогда, во сне, услышал.
— Где я? — Кубрина будто опять с головой захлестнуло то чувство глубокого удивления и даже какого-то испуга, которое он в тот момент испытал.
— Во сне, — любезно пояснил ему его собеседник. — Вы спите и видите сон.
— Сон? — Кубрин с изумлением озирался по сторонам. Смотреть, впрочем, было особенно не на что. Комната как комната. Ничего примечательного. Да и вообще все вокруг как-то расплывалось; дрожало, мерцало и дразнило; было каким-то туманным и размытым. Марево какое-то. По-настоящему отчетливо виден был только его собеседник. Вот он-то был действительно реальным. И слова он говорил реальные. Самые что ни на есть.
— Ну и как Вам в новом качестве?.. Нравится? — словно бы вновь услышал Кубрин.
— О чем Вы? В каком еще новом качестве? — с изумлением уставился Кубрин на сидящего напротив мужчину.
— Ну, гения! — засмеялся тот. — Вы же у нас теперь гений! Нравится Вам быть гением?
Кубрин некоторое время молча смотрел на своего собеседника, не в силах вымолвить ни слова.
— Послушайте!.. — наконец с усилием выдавил он из себя.
— Да-да! — понимающе усмехнулся в ответ мужчина и кивнул головой. — Вы абсолютно правы. Ветки на голову просто так никому не падают. Да еще и так удачно.
— Так это?.. — Кубрин даже рот от удивления открыл. Мужчина, не отвечая, все с той же насмешливой полуулыбкой лишь молча на него поглядывал.
— Кто Вы? — внутренне обмирая от какого-то суеверного ужаса, тихо спросил Кубрин. (Он и сейчас вздрогнул, вспомнив то свое ночное чувство.)
— Инопланетянин! — весело откликнулся его собеседник. — Гуманоид! Сверхразум. Ах, ну да! Вы же знаете теперь, что никаких инопланетян не существует. Никаких сверхразумов и сверхцивилизаций! Солнечная вспышка и... Готово дело! Глобальная стерилизация планеты. Просто и эффективно, не правда ли? — мужчина снова засмеялся, глядя на Кубрина в упор. Глаза его, однако, при этом не смеялись. Они смотрели на Кубрина пристально, холодно и изучающе, как на какой-то новый, интересный экземпляр своей неведомой коллекции.