Сын на отца
Шрифт:
— Где царевич может быть?! Где?!
Ромодановский поднял голос, даже хлопнул дьяка по лицу, и заскрежетал зубами от злости — Емельянов был мертв. Словно дождался этого утра и успел поведать главное. Ромодановский встал, прижал платок к носу — дышать в комнате было тяжко, здесь сгустился смрад заживо гниющего тела. И вышел, оставив дверь распахнутой…
— Слушай меня внимательно, Абрам, ты мой зять и я не хочу, чтобы твоя голова скатилась на плахе!
Иван Федорович наклонился над столом, и говорил негромко — никто не должен был подслушать их разговор. Выяснить требовалось многое — после долгих размышлений князь пришел к выводу, что Лопухин не может не быть в курсе ситуации,
— Я знаю, что царевич скрывается в Москве — и я найду его, чего бы это мне не стоило. Пусть лучше сам мне на руки сдается, иначе хуже для него будет. Или за рубежи наши бежит как можно скорее, я седьмицу ему дам, а потом все перерою, но отыщу его!
— А зачем тебе его искать, если ты с ним в любую минуту поговорить здесь можешь. Ибо он тайком больше месяца в Москве живет, а ты, Иван, о том и не знаешь.
Странно, но Абрам Лопухин совсем не стал запираться, только глазами сверкнул. Да и выглядел чересчур уверенно, и в животе князя-кесаря похолодело. Он прибыл в дом родственника, и с ним было всего три охранника, да кучер с подьячим, и все остались в людской. А потому если царевич задумал что-то недоброе, то людишки у него есть — и убивцы они опытные, а Лопухин свой выбор сделал в пользу племянника, а отнюдь не покойной супруги и вполне здравого шурина, ибо страха на лице не видно.
— Я могу его увидеть?
— Конечно, Иван Федорович!
За спиной раздался знакомый голос, и тут Ромодановский увидел царевича, что стоял у раскрытой двери в боярскую опочивальню — из нее тоже можно было войти в кабинет. В офицерской форме, при шпаге, Алексей Петрович выглядел уверенно и даже улыбался, но так, что по спине князя-кесаря выступил холодный пот — впервые ему стало страшно.
— Что ты мне хотел сказать, Иван Федорович?
Царевич уселся за стол и тяжелым взглядом уставился прямо в переносицу. Иван Федорович почувствовал себя скверно — глаза давили, в них не осталось ничего прежнего, тихий юноша куда-то исчез, и сейчас перед ним сидел властный правитель, который точно знает, чего он хочет. И что самое ужасное — добьется поставленной цели, и пролить кровь не побоится. И все слова разом исчезли из головы, он не знал, что и сказать — такому царевичу противостоять было страшно.
— Ты узнал, что я здесь от дьяка?! Странно — но пытал я его давненько, а он только сейчас тебе сказал, кто его мучил? Кстати, совершенно заслуженно истязал этого старого мерзавца — дьяк, наконец, на своей шкуре почувствовал то, что испытали другие люди.
На князя дыхнуло страшной угрозой от негромко сказанных слов — тон был спокойный, до жути насмешливый — так обычно говорит человек, который ощущает за собой силу. С такими князь-кесарь еще не сталкивался — все ему старались угодить, боялись, и это было заметно. Даже всесильный Меншиков говорил почтительно с ним, а перед отцом вообще лебезил, и чуть ли не стелился половичком.
— Дьяк сегодня пришел в себя, меня позвали к нему сразу. Он сказал, что пытал его ты собственноручно, и помер. Весь усох, а тело сгнило везде, где ты его железом каленым жег.
— Собаке — собачья смерть! Только и всего — получил по заслугам. Он палач, не думаю, что о нем стрельцы, им умученные, горевать будут.
— Но ведь я тоже, таким образом, кат — я ведь людишек уйму умучил, — невесело усмехнулся князь Ромодановский.
— Работа такая, политический сыск государству потребен в любые времена — без него никак не обойтись. Ты мне только скажи — удовольствие получал, глядя на человеческие страдания и мучения?
— Нет, как только истины допытывался, то приказывал с дыбы снимать немедленно и лекаря звать.
— Вот видишь! Твой Артемий властью просто упивался, наслаждался муками несчастных жертв — я собственными ушами его слова слышал и улыбочку на губах зрел подлую. Отморозок он конченный — хорошо хоть наказание ему состоялось!
Царевич усмехнулся, встал из кресла, медленно отошел к резному поставцу. Достав из него белую бумажную палочку, закурил — по комнате пополз душистый табачный дым. Князь незаметно поморщился, но понимал, что наследник в своем полном праве, и волен делать то, что ему угодно. Удивило только то, что он не взял трубку — а ведь их было несколько.
— Но да ладно — о другом сейчас вести речь нужно — о тебе, князь Иван Федорович. Ибо рано наш разговор состоялся, примерно на две недели, но что случилось, то случилось. Твои слова касательно меня я хорошо слышал, а потому есть у меня предложение к тебе откровенное. Но вначале скажу тебе прямо — я не беглец, что спасения ищет! Так что искать меня не придется — как видишь, я сам перед тобою!
Алексей Петрович затянулся еще раз, о чем-то задумался, черты лица сделались суровыми — видимо он принял какое-то важное для себя решение. Затушив окурок, царевич снова уселся напротив него — взгляд был настолько тяжел, что Иван Федорович отвел глаза в сторону — впервые он видел человека, который совершенно не боялся, наоборот, сам напряженно думал, лишить ли его жизни, или пожалеть.
— Давай говорить без иносказаний — ты сам пришел сюда и попал в капкан. Карета твоя во двор заехала — там кучер и подьячий. Охранники твои верхами — все трое в людской. У меня здесь дюжина людей, все военные, в боях побывавшие. Приказ получили — вырежут твоих людишек без малейших затруднений и шума не поднимут. Как то так…
Царевич усмехнулся, вернее, оскалился хищным зверем. Иван Федорович сидел окаменевший, прекрасно понимая, что сейчас решается вопрос о его жизни или смерти. В такой ситуации он никогда в жизни не был, видел только страх других и нарочитое почтение самого царя, который писал ему письма, наделяя высшим титулом, который другим не полагался. Но сейчас все пошло совсем не так как он представлял.
— Пустое, — царевич словно отмахнулся от своих мыслей. — Убить тебя и твоих людей можно просто. Далее со двора выедет твоя карета, но поедет на окраину Москвы — мало ли у князя-кесаря каких-нибудь тайных дел. А там будет нападение татей шатучих, стрельба начнется…
Царевич говорил спокойным голосом, и от него разило таким холодом, что внутри живота лед клубком застывал. А сам Алексей Петрович ничего не замечал, рассуждал вслух.
— Дело под вечер будет — трупы мы подкинем ваши, живописно раскидаем — создадим картину схватки. За пару часов тела подмерзнут хорошенько, по окоченению уже нельзя будет определить точный час смерти. Подворье там у меня есть одно — людишки верные сидят, все организуют как нужно. Потом все запалят огнем — и следы огнем уничтожены будут — толпа ведь огромная налетит, пожар тушить. И не иначе — весь город сгорит на хрен, дай пламени разрастись.
— Кхе-кхе…
Иван Федорович непроизвольно закашлялся — воображение нарисовало ему страшную картину — на окровавленном снегу лежит его тело, а над огромным городом полыхает адский костер, от которого тысячи дымов сходятся в огромную черную завесу.
— Гонцы в Петербург отправятся, пока оттуда ответ придет, времечко то пройдет. К этому времени Москва за меня встанет против царя-антихриста, народ поднимется и в других городах…
Возникла паузу, князь с трудом сдерживал кашель, по лицу потек холодный пот — он теперь ясно представлял, какие события ожидают Первопрестольную впереди.