Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)
Шрифт:
– С вашего позволения, да.
– Идите вы к дьяволу! Я на дух не переношу ваше отребье.
– Дело только в вашем носе, который просто не чувствует прекрасного. А если вы говорите о сброде, то, пожалуй, хотите причесать меня под свою гребенку.
Последние слова Джемми произнес уже совершенно другим тоном, чем начало фразы. Предводитель гневно вскинул брови и почти угрожающе пробормотал:
– Что ты имеешь в виду?
– Правду и ничего более.
– Да что вы себе позволяете? Долой его!
Он потянулся за ножом, который торчал из-за пояса.
– Оставьте свой сапожный тесак, мистер, с ним вы и шагу не ступите. Вы были грубы со мной, а потому и вам не стоит ждать, что я прысну одеколоном, – просто не хочу огорчать фирму Фарина из Кельна на Рейне! Мне и в голову не придет здесь, на Дальнем Западе, в угоду вам нацепить фрак полами вперед или напялить на ноги лайковые перчатки. Если вы судите о нас по нашей наружности, то по собственной вине идете по ложному пути. Здесь, на Западе, имеет вес не сюртук, а человек, с которым надо обращаться прежде всего учтиво. На ваш вопрос я ответил, а теперь ожидаю от вас ответа, уж очень хочется знать, кто вы.
Присутствующие уставились на него в изумлении: таким тоном, как этот малый, с ними еще никто не разговаривал. Руки многих из них потянулись к поясам с оружием, но решительное поведение Джемми заставило предводителя ответить:
– Меня зовут Уолкер, и этого достаточно. Восемь остальных имен вы все равно не запомните.
– Хорошо, раз вы считаете, что мне не нужно их знать, прекрасно. Вполне достаточно взглянуть на вас одного, чтобы понять, что за люди остальные.
– Эй! Это оскорбление? – завелся Уолкер. – Хотите, чтобы мы взяли в руки оружие?
– Не советую. У нас есть двадцать четыре револьверных выстрела, и, по крайней мере, половину вы получите без промаха, прежде чем сможете направить на нас свои погремушки. Вы считаете нас новичками, но мы таковыми не являемся. Если хотите убедиться, что я говорю правду, то мы не прочь предоставить вам доказательства на этот счет.
Он молниеносно выхватил оба револьвера; Длинный Дэви уже держал в руках свои, а когда Уолкер хотел схватить валявшееся на земле ружье, Джемми предостерег:
– Оставь пистолет в покое! Если ты его коснешься, в тебе остановится моя пуля. Это закон прерий. Кто первым нажал курок, тот и победитель!
Бродяги были настолько неосторожны, что даже не удосужились поднять из травы свои ружья. Но теперь они не отваживались наклониться за ними.
– Дьявольщина! – выругался Уолкер. – Вы ведете себя так, точно хотите сожрать нас!
– Нам это и в голову не приходило, к тому же вы недостаточно аппетитны. Нам от вас ничего не нужно. Мы просто хотим узнать, что сделал этот индеец.
– Тебе это нужно?
– Да. Если вы напали на него безо всякой причины, то и другие белые теперь в опасности – на них может пасть месть его семьи. Итак, почему вы взяли его в плен?
– Потому что нам так захотелось. Он красный мерзавец, и этого достаточно. Больше от меня вы ничего не услышите. Вы не судьи нам, а мы не нашкодившие мальчишки, обязанные давать объяснения своим поступкам.
– Ну что ж, нам этого достаточно. Теперь понятно, что этот человек не давал для вражды ни малейшего повода. Было бы нелишним мне самому его расспросить.
– Спросить его? – Уолкер засмеялся с издевкой, а его спутники с ухмылками переглянулись. – Да он не понимает ни слова по-английски и не ответил нам ни единым звуком.
– Индеец не отвечает своим врагам, когда он связан, а вы наверняка так с ним обращались, что он не сказал бы вам ни слова, даже если бы вы освободили его от пут.
– Порку он получил, это верно.
– Порку? – переспросил Джемми. – Ты в своем уме? Избить индейца! Разве вы не знаете, что подобное оскорбление может быть искуплено только кровью?
– Он захочет нашей крови? Любопытно, как же он ее получит?
– Как только он будет свободен, он с удовольствием это расскажет.
– Он никогда не будет свободен.
– Вы хотите убить его?
– Что мы с ним собираемся делать, вас совершенно не касается! Понятно? Краснокожие должны быть уничтожены все до единого. Все и навсегда! Теперь вы знаете наше решение. Но, раз хотите поговорить с этим типом, прежде чем отчалить отсюда, не стану вам это запрещать. Только учтите: он не поймет ни слова. А профессоров индейской словесности вы не очень-то напоминаете. Поэтому я просто жажду увидеть, как это вы будете вести с ним беседу.
Джемми пренебрежительно пожал плечами и повернулся к индейцу.
Он лежал с полузакрытыми глазами, и по его лицу невозможно было определить, понял ли он хоть слово из разговора. Он был еще молод, как и предполагал Толстяк, может быть, лет восемнадцати. У него были темные, гладкие длинные волосы; по прическе невозможно было понять, к какому племени он принадлежит. Лицо не было расписано, и даже макушка головы не была окрашена ни охрой, ни киноварью. На нем была мягкая кожаная охотничья рубаха и узкие штаны из оленьей кожи, с бахромой на швах. В бахроме не видно было ни одного человеческого волоса: знак того, что этот молодой человек не убил еще ни одного врага. Легкие мокасины были украшены иглами дикобраза, как и подозревал Джемми. Красная ткань вокруг талии была обернута как ремень, не было видно никакого оружия; но на противоположном берегу, где его лежавшая лошадь снова поднялась и принялась с жаждой пить воду из ручья, валялся охотничий нож, а на седле висели обтянутый кожей гремучей змеи колчан и лук, который был сделан из рогов горного барана и, возможно, стоил двух или трех мустангов.
Это простое вооружение служило верным признаком того, что индеец явился отнюдь не с враждебными намерениями. Его лицо по-прежнему не выражало ничего – индсмен был слишком горд, чтобы выказывать чужакам, а тем более врагам, свои чувства. Хотя скулы молодого воина несколько выступали, это нисколько не портило его лица, черты которого были еще по-юношески мягкими. Когда Джемми подошел к нему, парень впервые открыл черные, жгучие, как раскаленные угли, глаза и на охотника упал дружелюбный взгляд. Одновременно индеец попытался пошевелить связанной рукой.