Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)
Шрифт:
– Они станут вашими лишь в том случае, если мы захотим сделать покупки. Понятно?
– Ну да, конечно! Но, если мы сейчас уйдем, что будет с парнями, которые украли наших лошадей? Может быть, хотя бы их главарю, этому Уолкеру, оставить что-то в качестве напоминания о нас?
– Нет. Забудьте о нем. Они трусливые воры, которые убегают от ножа «боуи». Если вы и дальше собираетесь иметь с ними дело, то это не делает вам чести. Лошади возвращены вам. Вот и все!
– Если бы вы размахнулись получше, прежде чем свалить его на землю… а так, парень только потерял сознание.
– Я сделал это нарочно. Не очень приятное чувство, что убил человека, которого можно было обезвредить иным способом.
– Ну, правильно, воля ваша. Пошли к вашим лошадям!
– Как? Вы знаете, где наши лошади?
– Конечно. Мы были бы плохими вестменами, если бы не разведали обстановку прежде, чем дали бы вам заметить наше присутствие. Когда
Он поднялся в седло одного из возвращенных животных. Его юный спутник вскочил на второго. Оба направили животных точно к тому месту, где Джемми и Дэви поначалу прятались в кустах. Бледнолицые охотники также сели в седла, и теперь все четверо отправились по следу индейца, фигура которого маячила впереди. Но юный краснокожий не позволил себя нагнать: он все время старался опережать белых, будто не приблизительно, а точно знал конечный пункт их перехода.
Хромой Фрэнк держался рядом с Толстяком Джемми, к которому, похоже, испытывал симпатию.
– Не соблаговолит ли мастер сказать, что вам действительно нужно в этом краю? – спросил он.
– На самом деле мы направляемся немного дальше, в Монтану, где охота бывает намного удачнее, чем здесь. Там еще встречаются лесные скитальцы и истинные жители саванны, занимающиеся охотой ради охоты. Сейчас зверей чаще всего попросту поголовно истребляют. Горе-охотники травят бедных бизонов, убивая их тысячами только из-за того, что для приводных ремней их кожа годится больше, чем обычная. Это же стыд и позор! Разве нет?
– Ваша правда, мастер. Раньше было совсем по-другому. Как говорится, один на один, то есть охотник бросал дичи честный вызов и боролся за свое пропитание с риском для жизни. А теперь охота – это трусливое убийство из засады и охотники старой школы на грани вымирания. Такие люди, как вы, сейчас уже редкость. Конечно, я не думаю, что у вас так уж много денег, но, должен признаться, ваши имена говорят сами за себя!
– Вы знаете наши имена?
– Конечно.
– Откуда?
– Вокаде назвал их, когда я и Мартин лежали в кустах. Мы всё слышали. На самом деле, вы не очень похожи на вестмена. Ваша талия больше подходит немецкому пекарю или капитану бюргерской гвардии, но…
– Что? – с интересом перебил его Толстяк. – Вы говорите о Германии. Вам она знакома?
– Еще как! Я же немец с головы до ног!
– И я душой и телом!
– Это правда? – спросил Фрэнк и даже приостановил коня. – Фактически я и сам вижу, что правда. Янки с вашими формами просто не может существовать в природе. Я искренне рад, что встретил земляка. Ну-ка, дайте мне вашу руку! Добро пожаловать!
Они до боли пожали друг другу руки. Но тут Толстяк спохватился:
– Только пришпорьте вашу лошадь. Мы не должны здесь задерживаться. Сколько времени вы уже здесь, в Штатах?
– Уже лет двадцать.
– Вы, должно быть, уже и немецкий позабыли?
До сих пор оба говорили по-английски. Услышав вопрос, Фрэнк гордо выпрямился в седле и ответил обиженным тоном:
– Я? Забыл мой родной язык? Тут вы как раз ошиблись! Родился немцем – немцем и умру, ведь в моей крови есть и кровь моего императора. Вы себе хоть примерно представляете, где стояла моя колыбель?
– Нет, конечно. Меня же там не было.
– Ну конечно! Вы должны догадаться по моему произношению, что я выходец из провинции, где говорят на чистейшем немецком.
– Вот как?! И откуда же?
– Конечно из Саксонии! Ясно вам?! Я уже разговаривал с другими немцами, и никого не понимал так хорошо, как понимал немцев, которые родились в Саксонии. Саксония – сердце Германии. Дрезден и Лейпциг – классические города, Саксонская Швейцария также классика, а Зонненштейн… Самый прекрасный и чистейший немецкий можно услышать только между Пирной и Мейсеном. Именно там я и появился на свет. А позже в этом месте началась и моя карьера. Потому что я был помощником лесничего в Морицбурге – весьма известном королевском охотничьем замке с не менее знаменитыми картинами и большими карпами. Я, чтоб вы знали, был официально назначен помощником лесничего с месячным жалованьем в двадцать талеров. Мой лучший друг был местным учителем, с которым я каждый вечер играл в «шестьдесят шесть» [9] , а потом говорил об искусстве и науке. Благодаря ему я овладел совершенно особыми знаниями, а также в первый раз узнал, где находится Америка. В немецком языке мы также хорошо поупражнялись, а потому я точно знаю, что именно в Саксонии без хлопот говорят самым прекрасным синтаксисом. Или вы сомневаетесь в этом? Ого, как скептически вы на меня смотрите!
9
Карточная
– Я не спорю, хотя прежде и сам учился в гимназии.
– Как? Это правда? Вы учились в гимназии?
– Да, я тоже деклинировал.
Маленький человек осмотрел его с ног до головы и спросил:
– Деклинировал? Может быть, вы оговорились?
– Нет.
– Ну, тогда эта ваша гимназия не очень-то хороша. Не деклинировал, а декламировал, и не «mensa», a «pensa». Вы декламировали вашу «пензу» [10] : быть может, «Проклятие певца» Хуфеланда или «Вольного стрелка» госпожи Марии Лейневебер [11] . Только без обид. Каждый знает столько, сколько он может, и не больше; и когда я вижу перед собой немца, то очень ему рад, даже если он не очень умный человек или даже не саксонец. Ну так как? Можем мы быть друзьями?
10
Говоря «pensa» (такого слова в немецком нет), Фрэнк, вероятно, имеет в виду пеан (от греч. paian – гимн) – стихотворное восхваление. Читатель сумеет убедится, что склонный к сочинительству Фрэнк частенько весьма охотно сочетает обычно несочетающиеся слова и выражения.
11
Фрэнк путает Кристофа-Вильгельма Хуфеланда (1762–1836) – немецкого врача и видного медицинского просветителя, с Людвигом Уландом (1787–1862) – немецким поэтом-романтиком, драматургом и исследователем литературы, одним из создателей германистики, чья знаменитая баллада «Проклятие певца» была написана в 1814 году. Ошибается Фрэнк и вспомнив «госпожу Марию Лейневебер», поскольку на самом деле первую немецкую романтическую оперу «Вольный стрелок» (1820) сочинил всемирно известный немецкий композитор Карл Мария фон Вебер (1786–1826) – один из главных представителей и основателей романтической школы в музыке.
– Само собой, разумеется! – улыбнулся Толстяк. – Я слышал, что саксонцы добродушные ребята.
– Мы и в самом деле такие! Тут уж ничего не попишешь. Врожденная интеллигентность.
– Но почему вы покинули свой прекрасный дом?
– Именно ради науки и искусства.
– То есть как?
– Это произошло внезапно и следующим образом: как-то вечером в ресторации мы говорили о политике и мировой истории. За столом нас было трое: я, уборщик и ночной сторож. Учитель сидел за другим столом. Я весьма приветливый и общительный человек и сам подсел к уборщику и сторожу, которые были этому весьма рады. В разговоре о мировой истории мы дошли до старого папы Врангеля и вспомнили о его привычке употреблять слово «merschtenteels», в то время он вставлял его при каждом удобном случае. По этому поводу два парня начали спорить со мной о правильном написании, контрпункции и произношении этого слова. Каждый имел на этот счет свое мнение. Я сказал, что оно должно произноситься «mehrschtenteels»; уборщик сказал, что должно быть «mehrschtenteils», а ночной сторож вообще выдал «meistenteels». Постепенно я вошел в раж и разошелся настолько, что мог бы ввязаться в перепалку, доказывая свою правоту руками и ногами, но, как образованный чиновник и гражданин, я приложил все усилия, чтобы сохранить самообладание, и обернулся к своему другу, школьному учителю. Конечно, я был прав, но, может, он был в плохом настроении или на него нашло нечто вроде научного высокомерия, короче говоря, он был не согласен со мной и сказал, что мы все трое не правы. Он утверждал, что в слове «mehrschtentheels» должно быть два «ei». Но я совершенно точно знаю, что в немецком есть только одно слово с двумя «ei», а именно «Reisbrei» – рисовая каша, так что мне стало обидно. Я ни в коем случае не хотел кому-нибудь другому испортить его диалект, но и меня тоже стоит уважать, особенно когда я прав. Но ночной сторож никак не хотел понять этого, он сказал, что я тоже говорю неправильно, а посему я сделал то, что должен был сделать каждый честный человек, – я бросил ему в физию мое оскорбленное самолюбие вместе с пивной кружкой. Тут, конечно, последовали сцены без декораций, а увенчалось все тем, что меня за нарушение общественного порядка и за повреждение части тела привлекли к ответственности в качестве обвиняемого. Меня оштрафовали и отстранили от должности. Это я бы еще стерпел, но то, что из-за моей принципиальности мне вообще отказали в приеме на работу, я не смог пережить – для меня это было уж слишком! Понеся наказание, я потом просто собрался и ушел. А поскольку всё, за что хоть раз берусь, я делаю всегда как следует – соответственно, я и уехал в Америку. Стало быть, только старый Врангель и виноват, собственно, в том, что вы меня сегодня здесь встретили.