Сын полка (1947)
Шрифт:
Биденко несколько раз пытался заговаривать с мальчиком, но Ваня всё время упорно молчал.
«Смотрите пожалуйста, какой гордый! – думал с умилением Биденко. – Маленький, а злой. Самостоятельный у паренька характер. Видать, немало хлебнул в жизни».
И ему опять стали представляться далёкие картины его детства.
Тем временем у каждого контрольно-проверочного пункта в машину подсаживались всё новые и новые люди. Скоро машина переполнилась.
Здесь были солдаты с переднего края, только что из боя. Их сразу можно было узнать по шлемам и коротким грязным плащ-палаткам, завязанным на шее и висящим сзади длинным углом.
Были два интенданта в тесных шинелях с узкими серебряными погончиками и в новеньких, твёрдых фуражках.
Была девушка из Военторга, в макинтоше, в коротких кирзовых сапогах, с круглым пунцовым лицом, выглядывающим из платка, завязанного по-бабьи, как кочан капусты.
Было несколько весёлых лётчиков-истребителей. Они всё время курили папиросы из толстых прозрачных портсигаров, сделанных на авиационном заводе из отходов бронестекла.
Была женщина – военный хирург, толстая, пожилая, в круглых очках и в синем берете, плотно натянутом на седую, коротко остриженную голову.
Словом, были все те люди, которые обычно передвигаются по военным дорогам на попутных машинах.
Стемнело.
По брезентовой крыше зашумел дождь. Ехать было ещё далеко. И люди стали помаленьку засыпать, устраиваясь кто как мог.
Стал засыпать и ефрейтор Биденко, положив под голову кулак с намотанной на него верёвкой. Однако сон его был чуток. Время от времени он просыпался и подёргивал за верёвку.
– Ну, что вам надо? – сонно отзывался Ваня. – Я ещё тут.
– Спишь, пастушок?
– Сплю.
– Ладно. Спи. Это я так: проверка линии.
И Биденко засыпал опять.
Один раз ему почудилось вдруг, что Вани возле него нет. Сел, торопливо подёргал за верёвку, но не получил никакого ответа. Холодный пот прошиб ефрейтора. Он вскочил на колени и засветил электрический фонарик, который всё время держал наготове.
Нет. Ничего. Всё в порядке. Ваня по-прежнему спал рядом, прижав к животу колени. Биденко посветил ему в лицо. Оно было спокойно. Сон его был так крепок, что даже свет электрического фонарика, наставленного в упор, не мог его разбудить.
Биденко потушил фонарик и вспомнил ту ночь, когда они нашли Ваню. Тогда ему тоже посветили в лицо фонариком. Но какое у него тогда было лицо: измученное, больное, костлявое, страшное. Как он тогда сразу весь вздрогнул, встрепенулся. Как дико открылись его глаза. Какой ужас отразился в них.
Ведь это было всего несколько дней тому назад. А теперь мальчик спит себе спокойно и видит приятные сны. Вот что значит попасть наконец к своим. Верно люди говорят, что в родном доме и стены лечат.
Биденко лёг и под мерное подскакивание грузовика снова задремал.
На этот раз он проспал довольно долго и спокойно. Но всё же, проснувшись, не забыл подёргать за верёвку.
Ваня не откликался.
«Спит небось, – подумал Биденко. – Утомился».
Биденко перевернулся на другой бок, немножко опять поспал, потом опять на всякий случай подёргал за верёвку.
– Слушайте, я не понимаю, что тут делается? Когда это наконец кончится? – раздался в темноте сердитый женский бас. – Почему ко мне привязали какую-то верёвку? Почему меня дёргают? Кто мне всё время не даёт спать?
Биденко похолодел.
Он зажёг электрический фонарик, и в глазах у него потемнело. Мальчика не было. А верёвка была привязана к сапогу женщины-хирурга, которая сидела на полу, грозно сверкая очками, в упор освещёнными электрическим фонариком.
– Эй, остановись! – заорал Биденко страшным голосом, изо всех сил барабаня кулаком в кабину водителя.
Не дожидаясь остановки, он ринулся по чьим-то рукам, ногам, по вещевым мешкам и чемоданам к выходу. Он одним махом перескочил через борт и очутился на шоссе.
Ночь была чёрная, непроглядная. Хлестал холодный дождь. На западном горизонте мелькали отражения далёкого артиллерийского боя.
По шоссе в ту и другую сторону проносились десятки, сотни грузовых и легковых машин, транспортёры, тягачи, пушки, бензозаправщики. Они бегло освещали своими фарами чёрные лужи, покрытые белыми сверкающими кругами и пузырьками ливня.
Биденко постоял некоторое время, слегка расставив руки и ноги. Потом он изо всех сил плюнул и сказал:
– А, пошло оно всё к чёрту!
И не торопясь побрёл назад, к ближайшему регулировщику, для того чтобы там сесть на попутную машину, идущую в сторону переднего края.
– А ну, хлопчик, отойди от калитки. Здесь посторонним стоять не положено.
– Я не посторонний.
– А кто же ты?
– Я свой.
– Какой свой?
– Советский.
– Мало что советский. Говорю, не положено. Стало быть, не положено. Проходи своей дорогой.
– А здесь, дяденька, штаб?
– Что бы ни было.
– Мне к начальнику надо.
– К какому тебе начальнику?
– К самому главному.
– Ничего не знаю. Проходи.
– Пустите, дяденька. Что вам стоит?
– Ступай. Мне с тобой разговаривать не приходится. Не видишь – я на посту.
– А вы со мной, дяденька, и не разговаривайте. Пропустите меня к начальнику – и ладно.
– Ишь ты, какой шустрый! – сказал часовой, усмехаясь, и вдруг, нахмурившись, крикнул: – Нету здесь никакого начальника!
– А вот неправда ваша. Есть начальник.