Сын полка (1947)
Шрифт:
– От Биденко ушёл, а от меня, брат, не уйдёшь, – сказал ординарец, крепко, но осторожно прижимая к себе мальчика.
– А я сам не хочу, – сказал Ваня весело.
Он чувствовал, что в его судьбе происходит какая-то очень важная, счастливая перемена.
Подъехав к блиндажу разведчиков, капитан спрыгнул с лошади и бросил поводья коневоду.
– Дожидайтесь, – сказал он и, быстро бренча шпорами, сбежал по ступенькам вниз.
Все разведчики были в сборе и как раз в это самое время играли в «козла». Они с таким азартом хлопали костями по столу, что можно было подумать, будто в блиндаже палят из пистолетов.
– Встать, смирно! – крикнул дневальный, увидав входящего командира батареи.
Разведчики резко вскочили на ноги, побросав кости на стол.
А ефрейтор Биденко, который в этот день был дежурным по отделению, как положено – в головном уборе и при оружии, – чёртом подскочил к капитану и отрапортовал:
– Товарищ капитан! Команда разведчиков взвода управления вверенной вам батареи. Команда находится в резерве. Люди отдыхают. Во время дежурства никаких происшествий не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко.
– Здравствуйте, артиллеристы!
– Здравия желаем, товарищ капитан! – дружно крикнули разведчики.
После этого капитан Енакиев обычно командовал «вольно» и разрешал продолжать заниматься каждому своим делом. Но на этот раз он молча сел на подставленный ему табурет и довольно долго рассматривал трофейную картину «Весна в Германии».
Батарейцы хорошо изучили своего командира. Достаточно было посмотреть на его нахмуренные брови под прямым козырьком артиллерийской фуражки, достаточно было увидеть его прищуренные глаза, тронутые вокруг суховатыми морщинками, и твёрдые губы, сложенные под короткими усами в неопределённую, холодную улыбку, чтобы понять, что без хорошего «дрозда» нынче дело не обойдётся.
– Стало быть, никаких происшествий не случилось? – сказал капитан, помахивая по столу снятой перчаткой.
Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнёт командир батареи.
– Что ж вы молчите?
– Разрешите доложить…
– Можете не докладывать. Известно. Хорош у меня разведчик, которого мальчишка вокруг пальца обвёл! Командиру отделения докладывали?
– Так точно. Докладывал.
– Ну и что же?
– Командир отделения четыре наряда не в очередь дал.
– Сколько нарядов?
– Четыре.
– Мало. Доложите ему, что я приказал от себя ещё два наряда прибавить. Итого – шесть.
– Слушаюсь.
Капитан Енакиев некоторое время не спускал глаз с вытянувшихся перед ним солдат.
– Садитесь, орлы, – наконец сказал он, расстёгивая шинель и давая этим понять, что официальный разговор кончен и теперь разрешается держать себя по-семейному. – Отдыхайте. Слыхал я, что вы мужички хозяйственные, будто у вас завёлся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили, что ли!
Не успел он это сказать, как пять кисетов потянулись к нему, пять нарезанных газетных бумажек и пять зажигалок, готовых вспыхнуть по первому его знаку.
Отовсюду слышались голоса:
– Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость послабже.
– Моего попробуйте, мой с можжевельником.
– Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня тоньше никто не скрутит.
– Может быть, лёгкого табачку желаете? У меня сухумский, любительский, сладкий, как финик.
– Богато живёте, богато живёте, – говорил капитан, неторопливо примеряясь, у кого бы взять табачку. – А ты, Биденко, ты зря свой кисет подставляешь. У тебя я всё равно не возьму. Накуришься твоего табачку, а потом, чего доброго, проспишь всё на свете.
– Верно, – подмигнул Горбунов. – Точно. Это он непременно после своей махорки заснул в машине и пастушка нашего прошляпил.
– Про это я и намекаю, – сказал капитан.
– Товарищ капитан, – жалобно сказал Биденко, – кабы он был обыкновенный мальчик… А ведь это не мальчик, а настоящий чертёнок. Право слово.
– А что, верно – хороший малый? – спросил капитан, затягиваясь пензенским самосадом. – Как он вам, братцы, показался?
– Паренёк хоть куда, – сказал Горбунов, улыбаясь той широкой, свойской улыбкой, которой привыкли улыбаться все разведчики, говоря о Ване. – Самостоятельный мальчик. И уж одно слово – прирождённый солдат. Мы бы из него знаменитого разведчика сделали. Да, видно, не судьба.
– Жалко? – спросил капитан Енакиев.
– Да нет, что же… Жалко не жалко… Он, конечно, и в тылу не пропадёт. А сказать правду, то и жалко. У него душа настоящая, воинская. Ему в армии самое место.
– А не сочиняешь?
– Чего же тут сочинять! Это сразу заметно. Хотя вам, как нашему командиру батареи, конечно, виднее.
– А вы, ребята, почему молчите? – сказал капитан Енакиев, пытливо всматриваясь в солдатские лица. – Как вам показался мальчик?
По лицам разведчиков тотчас разлилась такая дружная улыбка, словно она у них была одна, большая, на всю команду, и они улыбались ею не каждый порознь, а все вместе.
– Глядите. Думайте. Вам с ним жить, а не мне.
– Подходящий паренёк. Одно слово – пастушок, солнышко, – заговорили разведчики, всё ещё не вполне понимая, куда гнёт их капитан.
А он строго посмотрел на них и после некоторого, довольно продолжительного раздумья твёрдо сказал:
– Ну ладно. Только знайте, что это вам не игрушка, а живая душа… Эй, Соболев! – крикнул он, подойдя к двери. – Давай сюда пастушка.
И когда на пороге, к общему изумлению, появился Ваня, капитан сказал, крепко взяв мальчика за плечо:
– Получайте вашего пастушка. Пусть пока у вас живёт. А там увидим.
Едва капитан Енакиев вышел из блиндажа, как разведчики окружили Ваню. Всем хотелось поскорее узнать, каким образом всё это получилось.
– Пастушок! Друг сердечный! – воскликнул Горбунов.
– Ну, парень, докладывай! – строго сказал Биденко. – Откуда ты взялся? Где тебя черти носили? Как тебя нашёл капитан Енакиев?
– Который капитан Енакиев? – спросил Ваня с недоумением.
– А тот самый, кто тебя к нам привёз.