Сын Розовой Медведицы
Шрифт:
— Ху-уги-и-и! — опять огласил он лес и горы призывным зовом и в то же время утверждая свое существование и право на свободу…
Кара-Мерген внезапно остановился и побледнел.
— Уй бой! Слушай, Дундулай-ага… Это кричит Жалмауыз…
Федор Борисович и сам услышал чей-то далекий-далекий протяжный крик. Он был похож и на крик филина, и на внезапно оборвавшийся вой волка, взвывшего на самой высокой ноте. Однако горы были способны резко извращать звуки.
— Да это волк взвыл, — сказал он, зная, что филины днем не кричат.
— Жок, жок, это не каскыр. Так каскыр не кричит, я знаю, — запротестовал Кара-Мерген. — Я в тот раз тоже слышал такой голос. Это Жалмауыз…
— Да ведь я же вам объяснял, что никакого Жалмауыза нет, а есть мальчик Садык, племянник Ибрая, которого медведь утащил.
— Ох, Дундулай-ага, я все-таки не шибко верю. Если бы аю таскал кишкентай-бала, он бы его слопал. Наверное, пожалуй, все-таки Жалмауыз.
— Будет вам, Кара-Мерген! Вы же охотник, притом смелый, а верите каким-то детским сказкам, — увещевал его Федор Борисович.
— Конечно, смелый, — резонно отвечал Кара-Мерген. — Если бы я был трус, я в такие горы больше не гулял бы.
Федор Борисович улыбался. Над ними высились скальные выступы, поросшие лесом, места были и впрямь невеселые, дикость несусветная. Действительно, в этих горах несмелому делать нечего. Шестой час взбирались они всё выше и выше. Высота была уже не менее двух тысяч метров над уровнем моря, а конца ей все еще не предвиделось. Высоко стоит солнце, почти отвесно пронизывает сверху темень мрачных расщелин и мрак в буреломных лесах. Глухо, тихо, ветка хрустнет — слышно за целую версту. Изредка пискнет королевский вьюрок, улетая, или послышится с неба орлиный клекот — и опять тишина, глубокая, давящая, как будто тебе воском залепили уши.
Тропы, неведомо кем проложенные, разветвляясь, шли кверху, порой так круто поворачивая над обрывами, что приходилось пробираться ползком. Недаром такие проходы назывались здесь «вавилонами».
В одном из глухих мест с шумом забилась у самых ног какая-то огромная птица, полетели сучья, камни. Птицей оказался улар, тяжело поднявшийся на крыло. Федор Борисович проследил за коротким полетом улара, пролетавшего внизу над пиками пихтового леса и куда-то канувшего среди нагромождений камня и полога зелени.
Поднялись еще метров на сто, пропетляв по «вавилонам» не менее километра. Здесь места пошли отложе, ровнее, сплошь покрытые елью. Дальше виднелась желтовато-зеленая прослойка сосны и опять шел еловый лес, венчавшийся вдалеке огромной, могучей елью, стоявшей как будто на возвышении.
— Ху-уги-и-и!
Этот голос снова прорезал тишину гор, и опять обомлел Кара-Мерген, не двигаясь с места.
— Да это какая-то птица! — воскликнул Федор Борисович. — Не иначе как птица, малоизвестная.
В нем уже загорелся азарт орнитолога. Тянь-Шаньские горы в своей глубине еще мало исследованы и могут одарить таким экземпляром, что ахнет весь ученый мир.
Он заторопился вперед, сняв на всякий случай с плеча маленькую и ловкую бельгийку. Кара-Мергену ничего не оставалось, как поспешить следом. В нем опять проснулся охотник: может, в самом деле прав русский начальник Дундулай, который ничего не боится, который когда-то одолел самого Казанбая — ярого врага кочевников Джетысу, или иначе Семиречья.
Кара-Мерген шел сперва рядом, а потом даже обогнал Федора Борисовича, идя от него чуть в стороне. Так они и шли еще метров сто, незаметно отдаляясь друг от друга.
И вдруг Кара-Мерген буквально заорал не своим голосом:
— Жалмауыз! Жалмауыз!
В сердце Федора Борисовича словно ударила электрическая искра: «Неужели Садык?» Реакция сработала мгновенно. Он кинулся к Кара-Мергену, а тот, весь белый, как меловой утес, стоял и показывал пальцем:
— Там, там… Тот самый… На сосне сидел, потом соскочил. Туда побежал… Я говорил, ты не верил… Это он кричал…
Не слушая причитаний, Федор Борисович бежал в указанном направлении, чувствуя, почти ощущая каждой клеточкой своего тела, что сейчас, сейчас увидит опять того, кого видел семь лет назад, увидит шустрое голое существо, лишь по виду похожее на человека. Он бежал стремительно, как только мог. Но внезапно почувствовал, что сейчас упадет, если не остановится: легкие разрывались от недостатка воздуха, сердце готово было выскочить.
— О-а, о-а… — шумно вдыхал он, борясь с тошнотой и головокружением.
В глазах вертелись звезды, круги, пятна. Он готов был зареветь от досады и злости на Кара-Мергена, очевидно вспугнувшего своим криком мальчика…
Но моментально погасил гнев, как всегда умел его гасить в себе холодным рассудком, ибо гнев был плохим помощником в принятии правильных, единственно верных решений.
Кое-как отдышавшись и успокоившись, сразу же задал себе вопрос: если Садык сидел на сосне, значит, можно обнаружить какие-то следы?
— Показывайте, где он сидел! — приказал Федор Борисович подошедшему Кара-Мергену.
Сосна оказалась обычной, как многие вокруг. Остановив охотника, Федор Борисович осторожно стал оглядывать траву.
— Вы точно уверены, что он здесь был?
— Здесь, здесь. На самой этой сосне. Я хорошо видел, как он прыгал. Потом бежал…
Но Федор Борисович уже и сам заметил, что трава во многих местах была примята. Он опустился на корточки. Хм, странно! След волчьей лапы, и довольно большой. Отпечаток пятипалой, следовательно, передней ступни был по размеру не меньше человеческого кулака. Однако вскоре подобрал несколько красновато-рыжих волос, каких у серых волков быть не могло. Нашел несколько кучек помета, валявшихся за кустиком горного гороха.